– А уж мне-то как жаль!

А мне и правда было жаль. Я вдруг вспомнила папу после корпоратива. Он тоже себя не контролировал.

– Что с ним будет?

– В нашем Ордене есть специалисты, они им займутся. Мы не будем отправлять его в милосердный дом.

Я так поняла, что этот милосердный дом – что-то вроде больницы широкого профиля. Или даже помесь больницы с детдомом и психушкой. Надеюсь, психи, сироты и преступники там не в одной палате лежат.

– Почему вы под запретом? Почему я – вне закона?

– Некоторые думают, что так нельзя, что мы не должны использовать чужую силу эмоций. Но это очень нерациональный подход. А ты как думаешь?

Дед Ларий протянул мне новую каплю. Чистую, ясную. Я могла бы от неё отказаться. Ну, если бы не была с ним согласна. Но я тоже считаю, что ресурсы надо беречь, я уже давно выкидываю пластик в отдельный контейнер, сдаю все батарейки и крышечки на переработку и хожу в магазин только со своим шопером, не покупаю одноразовые пакеты. Я готова сдать свои эмоции на переработку.

– Приколите сами. Теперь вы будете меня беречь.

Он не дед, нет! Другое слово. Он – старец.

И я ему верю. Только вот…

– А можно я сейчас пойду домой? Туда, к себе…

Ларий кивает.

Сейчас реальность дрогнет, мигнёт – как сцена под софитами. Потом я исчезну…

Прихожу в себя на скамейке в парке. Рядом со мной стоит охранник с фонарём. Стучит чем-то металлическим о ручку скамейки. Нет, об эти, о перила. О подлокотник!

– Встаём, встаём, выходим!

И идёт вместе со мной к выходу. У меня в кармане вибрирует телефон, там мама и папа, наперегонки, мама лидирует со счётом 16: 7. На экране 00:19. Число завтрашнее, нормальное. Меня здесь не было почти шесть часов. Нет, почти пять.

Я дико замёрзла и в туалет хочу так сильно, что могу не дотерпеть до дома. Но охранник смотрит, поэтому в парке нельзя. Пробую идти быстро, а ноги не хотят. Как в кино после этого… ну не помню… Фильм очень длинный был, я потом никак не могла нормально спуститься к туалетам, навернулась с лестницы, потому что ноги были будто не мои.

Мама звонит, а я никак не могу принять вызов, руки тоже почти не гнутся. Наконец останавливаюсь на выходе из парка, отвечаю.

– Викуша! Ты где? Ты жива? Ты в порядке?

– Не знаю. А нет, знаю уже. Выход из парка напротив «Магнита» и «Динозаврика»!

Охранник разворачивается, уходит по аллее. Я стою возле яркой парковой вывески. Её на ночь не выключают. Светофор горит жёлтым, возле «зебры» стоит пустой ночной автобус, сияет синим салоном.

– Стой там, никуда не уходи… Папа уже бежит. Викуша, стой, где стоишь. Я тебя очень люблю. Ты слышишь?

Папа не бежал. Просто быстро шёл, увидел меня и замедлился, мы махали друг другу, типа всё в порядке, я нашлась, чего паниковать. И спросил без всякого напряга и волнения:

– Ты как?

– Загулялась. Просто гуляла. Бывает. А что?

Папа вдруг схватил меня двумя руками. Как в детстве, когда я боялась пылесоса, когда училась плавать и ездить на роликовых коньках. У папы сильные руки.

– Пошли, там мама в панике… Будешь её успокаивать.

От папы пахло папой. Не жвачкой, не пивом. Просто человеком. Я в него вцепилась так сильно, будто мы с ним сейчас снова были на море, я снова маленькая и он меня учит плавать.

Мама и Мелочь стояли возле подъезда. Увидели нас и побежали, мне кажется, мама бежала даже быстрее собаки.

Мы обнимались на ходу, на ступеньках и в лифте. Это было неудобно и очень здорово. Голос в лифте сказал «движение вверх», мне от этого стало так смешно, что от смеха шапка съехала. Я посмотрела в зеркало, чтобы её поправить, и увидела: мама и папа улыбаются друг другу. Я разжала руки и чуть сдвинулась. И тогда они сдвинулись нос к носу. Не поцеловались, а стали тереться носами, как герои малышового мультика.

Мои родители трутся носами.

Юрин папа убил Юрину маму.

Так тоже бывает. Не только в той реальности. Во всех. Кто может сделать, чтобы не было? Вот я – могу?

Часть вторая

Глава I

Когда мы вернулись домой, я долго грелась под душем. А потом сразу пошла спать… Но не уснула, испугалась, что во сне меня снова заберут в Захолустье. Лежала и слушала разные партии из того французского мюзикла. И потом мне снился мой актёр. Как будто он потерял своего чёрного кота где-то у нас в районе, и мы ходим, ищем, кричим: «Муан! Муан!» Мы везде расклеиваем объявления, но они почему-то на французском, их не поймут… А потом я понимаю, что надо спросить у того, кто знает всех наших местных кошек. Но никак не могу вспомнить, кто это. А потом сон рассыпается на мелкие бессмысленные ситуации…

Я просыпаюсь следующим вечером. Темно. Мама уже дома. А может, она вообще не уходила на работу и меня берегла? Не знаю. Может, спрошу, если силы будут. А пока душ, таблетки и надо что-то чистое надеть. Сижу в халате, грызу яблоко, вспоминаю, что вчера было со мной здесь, а что – там.

Мама приносит пластиковую корзинку с чистым бельём. Но не уходит из комнаты. Стоит и молчит, я боюсь, что она начнёт спрашивать про вчерашнее. А она вздыхает и просит:

– Вика, я серёжку потеряла. Ты можешь посмотреть?

Я сразу включаю фонарик в телефоне.

– Где? Под ванной?

– Да нет же, Викуша…

Мама морщится, будто ей сейчас таблетку глотать, большую капсулу.

– Ты можешь так посмотреть, как умеешь? Как тогда про бутылку?

Маме нужна картинка из моей головы. А в Захолустье нужны картинки из моей жизни. Или из чьей-то ещё, Экран всё примет, съест и не подавится, как Тьма и говорила. А я думала, что это она про Юру. А Тай говорила, что…

Юра, Тай, Тьма, Ларий и мама Толли… Я сейчас их немного боюсь, будто они – морок, нечто неживое, типа демонов…

– Вика? Ты не сердись, пожалуйста. Ну не можешь и не надо.

А мама у меня живая. Какая есть – моя.

– Да бог с ней, с серёжкой. Домовой поиграет и отдаст. Вика!

– Мам, я тебя люблю.

Я не вижу картинку, я знаю, ну как то, что сахар сладкий, а летом тепло. Мамина серёжка на балконе валяется. Утром снова будет светло, мама пойдёт снимать стирку и увидит… Я не скажу, а то она перепугается… Ей за меня страшно, оказывается. Я раньше не могла сообразить. Теперь соединилось. Сахар сладкий, летом тепло, мама за меня переживает.

Вроде бы я снова туда хотела. Но боялась. Юра, Тай, чужие проблемы, странные улицы