вот, а во сне Алёна была не рыжая и не с лисичкиными глазами, а толстая, маленькая и в очках и вела себя совсем иначе, приятнее. Но во сне это совсем не удивляло, я знала, что это наша Алёна.

И тут было то же самое. Я сидела рядом с Тай и понимала, что на самом деле это кто-то из моей реальной жизни, просто здесь это девушка с тёмными волосами, которую зовут Тай… Или даже Тщай. А в моей реальности это может быть девочка со светлыми волосами или даже взрослая женщина. Или вообще мальчик. Ну бывает же так, что во время спектакля один и тот же человек изображает разных персонажей, и мужских, и женских, особенно в моноспектакле! Так что Тай на самом деле – это…

– Ты чего? Потухнет же!

Тёплые пятна и тени на экране дёрнулись. Мысль тоже дёрнулась. Я всего на секунду знала, кто такая Тай. И про остальных тоже знала. Вот кто на самом деле мама Толли, Ларий, Тьма, даже Юра! Они… Ой! Всё! Теперь не вспомнить.

– Ну что дальше, а?

Она очень сильно стиснула мою руку! И я продолжила говорить и показывать. Самые обычные вещи. Как мы летом на даче ходили с мамой и Мелочью в деревенский магазин.

Мы приходим. А там на крыльце кот. Огромный такой. Больше Мелочи почти в два раза. И Мелочь на кота лает, а кот лежит. И всем котом показывает, что ему абсолютно плевать… А Мелочь прямо в шоке, лает так, будто хочет всего себя излаять. И на Мелочи ещё такая смешная кофточка в цветочек, типа гавайская рубашка, и кот по сравнению с ним ну совсем уже хищник, гавайский тигр… Продавщица вышла и стала снимать на телефон, а Мелочь у нас умница, просёк, что это его снимают…

Я смотрела не на Тай, я очень боялась увидеть, кто она на самом деле. Я смотрела на её экран, он сейчас мерцал, как толстая свечка, у которой фитилёк горит внутри восковых стен… Такой желтоватый тёплый свет, на котором качается тень… Это пламя от сквозняка. Тени на светлой стене. Овальные и узкие. Ветер. Дача, август.

Я показывала Тай про дачу, маму, яблоки, про Мелочь. И мне сейчас это всё казалось таким прекрасным! Таким далёким, таким воображаемым. Наверное, я заплакала.

– Хочешь, я тебе тоже покажу? Своё?

Наверное, у них здесь… Это как тайнами делиться, когда дружишь.

Конечно, я хотела. Только я боялась, вдруг у Тай будет всё плохо. Ведь её детство – это милосердный дом. А там ведь сироты?

Но воспоминания были тёплые.

Тай сидела на дереве. Она была маленькая, но видно, что это Тай – такая же причёска и скулы. И ещё она улыбалась. Сидела, болтала ногами и… Она улыбалась мальчику. Тоже мелкому, он стоял под деревом и кидал в Тай… Я не разобрала, но вроде это были абрикосы или очень мелкие яблоки. Тай их иногда ловила, а иногда пропускала, тогда мальчик поднимал и кидал снова… Потом абрикосы, наверное, кончились.

– Йула, лови!

Маленькая Тай вынула что-то из кармана, кажется, конфету, кинула вниз, мальчик поднял. Улыбнулся, развернул фантик… Тай снова крикнула:

– Лови!

И прыгнула с дерева!

Вжух! Будто листья и трава перед глазами. Тай лежит на траве, обхватив коленку, а мальчик… Это ведь Юра… только помладше… он зовёт на помощь, и по дорожке сада быстро идёт женщина с очень белыми волосами. Мама Толли. Она протягивает руку, гладит Тай по больной ноге, шепчет… Слов не разобрать, но я легко представляю голос мамы Толли: «Капелька моя, всё будет хорошо».

Хотя нет, про «хорошо» это моя родная мама. Моя другая… Интересно, а какая мама у Тай? Как Тай оказалась в милосердном доме?

Я не успела спросить. Тай села совсем близко, так, что я чувствовала её локоть и ногу, не теплее моих… Можно было протянуть руки к экрану, как к батарее.

В воспоминаниях было лето. А тут… Я слышала, как за стеной гудит ветер, подвывает маяк. Квартира стихала. Где-то далеко, за несколькими дверями, плакал младенец, а ещё чайник свистел и, кажется, вода шумела. Никаких нормальных звуков – телевизор, музыка… Даже в спектакле про коммуналку были баян и патефон, радио играло. А тут… Такого вообще не бывает?

Я думала, что придётся объяснять про музыку, как тогда Юре про кофе. Но Тай поняла.

– Песни? На богослужениях бывают, это часть обряда… У тех, кто верит, как ты…

Я верю? А да, точно, они же чего-то пели, на том празднике в мою честь.

– И это всё?

– Ну… Это же…

Тай сказала слово, что-то вроде «грех» и «табу», если по смыслу. Музыка – это ведь эмоции из-за того, чего на самом деле не было. А это противоестественно или как-то так. Я не разобралась. Думала о своём. Не сразу поняла, что Тай замолчала. Стена гудела от ветра. Холодно.

Как же они тут живут без этого всего? Без того, что для нас – нормальное, ежедневное счастье? Это невероятно. Это как со слепыми от рождения, которые никогда не видели мир и не знают, не могут даже себе представить… Но Тай – может, если захочет. Я ей покажу.

Я развернулась к экрану. И будто запустила видеоклип. Наизусть же помню.

Это фрагмент из мюзикла, профессиональная съемка. Ария про выбор, она так и называется, если по-русски гуглить. В общем, красиво, даже если ни слова не понимаешь. Я понимала. Но у меня был подстрочник и гугл-перевод. А Тай… Я не знаю, я же на экран смотрела, держала воспоминание, чтобы оно не исчезло. Даже не воспоминание, а изображение, которое я помню наизусть. И музыка тоже, будто трансляция из памяти в прямом эфире.

– Ещё показать?

Тай не шевелилась. Она… Наверное, она, как когда-то я, не могла сообразить, что в мире бывает ещё и вот такое. Невероятно прекрасное.

– Пока не надо… Оно слишком… Его слишком много, надо привыкнуть. Ты чаю хотела, да?

Она плакала? Не знаю. Она смотрела на экран. Там не было чёткого изображения. Просто красные пятна. Стало теплее.

Было уже совсем поздно. В квартире спали. Мы тихо вышли в коридор, Тай быстро и плотно заперла дверь комнаты, чтобы тепло не выплеснулось наружу. Она мне показала, где туалет, пошла дальше по коридору, сказала, что чайник поставит.

Свет в коридоре был совсем унылый, хуже больничного. В таком освещении трудно ни во что не вписаться головой, локтем или плечом. Таз какой-то, коробка со стеклянным… Это банки или бутылки, тут почти нет пластика, я только сейчас сообразила. И ещё много чего не было. Хорошо, что существовали туалетная бумага, мыло и чай, пусть даже странно пахнущий. Тай