– А твоя мамочка сломала шею, когда вылезала из окна? – участливо поинтересовался Понтус. Расмус явно что-то задумал, так что стоило отвлечь внимание Альфредо на себя.

Альфредо покачал головой:

– Нет, не так… хотя мамочка часто лазить из окна и обратно, но она быть ловкий, как кошачья макака! Нет, это случиться по пути на ярмарка в Сэффле, тогда она и сломать шею… ах, я всегда плакать, как только вспоминать об этом. Мой мамочка запеть её любимый песня «Плачет, плачет дикий гусь», а у мамочки быть такой сильный голос! Ах, зачем она это сделал? Лошади испугаться и понести, и наш вагончик свалиться с обрыва, а мамочка лежать внутри и сломать шею… И с тобой случиться точь-в-точь то же самое, если ты прыгнуть из этот окно.

– Тебе-то какая разница? – огрызнулся Расмус.

– Да никакой, ломать на здоровье. Маленьких негодяй и без тебя полным-полно. – Альфредо повернулся к Понтусу и продолжил: – Такой мамочка можно гордиться. Такой мамочка, как моя, родиться раз в сто лет, да и то не всегда. Я стоять рядом с ней на колени, вокруг хлестать дождь, завывать ветер, и я спросить её: «Мамочка, тебе очень больно?» – «Нет, – ответила она, – мне больно только когда я смеюсь». И это быть её последние слова!

Тут он хитро подмигнул Понтусу и вынул из кармана брюк ключ.

– Дорогие маленький негодяй, мне пора. Один добрый дядя подвезти меня на машине. Я ехать на ярмарка проглотить свой последний шпага. Но это не занять много времени…

Альфредо радостно подпрыгнул и повернулся к Расмусу.

– Вот тебе ключ от погреб, – сказал он. – Завтра у тебя будет твой Растяпа, а у меня больше не будет Берта, то-то начаться жизнь!

Он хотел было похлопать Расмуса по макушке, но тот уклонился.

– Я надеяться, мы больше не увидеться, маленький негодяи, – сказал Альфредо. – Но когда я сидеть и пить пиво в далёкий городок, о котором вы никогда не слышать, я иногда вспоминать о Расмус и Понтус, которые хотеть посмотреть на меня одним глазом…

– Ворюга, – сказал Расмус, – надеюсь, что никогда больше тебя не увижу.

Альфредо засмеялся:

– Я тоже надеяться.

Он повернулся и вышел, и Расмус с Понтусом услышали, как он поворачивает в замке ключ и спускается по ступенькам, довольно мурлыча себе под нос: «Плачет, плачет дикий гусь».

Потом хлопнула входная дверь, и они уже ничего больше не слышали. Они бросились к окну и увидели, как Альфредо проходит под яблонями в вечерних сумерках. Он остановился возле погреба, повернулся и помахал им. И пропал за каменным забором.

Было тихо. Они стояли у окна и прислушивались, ожидая хоть какого-нибудь шороха, знака того, что на земле есть люди. Но никто не тревожил тишины, даже Растяпа не лаял. Вечер стоял спокойный и безветренный, солнце только что зашло, на небе алела широкая полоса. Воздух после дождя был свеж и сладок, опускался вечерний туман – он окутывал старый заброшенный домик, неслышно ступал между такими же старыми серыми постройками, стелился, как вата, по цветам камнеломки за забором.

– Ну что, спокойной ночи, – сказал Понтус. – Вообще-то жаль пирога. Часа в три ночи он бы нам очень пригодился.

Расмус покачал головой:

– Ты что же, собираешься сидеть здесь всю ночь?

– А что, есть выбор? – удивился Понтус. – Кто нас отсюда вытащит?

Расмус поглядел на него с жалостью, но Понтус ничего не заметил.

– Думаешь, здесь хуже, чем в палатке? – продолжал он. – Вот только спальники мы зря оставили на багажниках…

– Забудь про спальники, – сказал Расмус. – Когда Эрнст и Альфредо вернутся, спальник тебе уже не понадобится.

Понтус недоумённо глянул на него:

– Вернутся?

Расмус твёрдо кивнул:

– А куда они денутся? Откроют утильную лавку?

Понтус расхохотался:

– Святой Моисей, я и не подумал…

– А вообще-то приятно об этом подумать. – Тут и на Расмуса напал смех. – Я прямо вижу, как они открывают сумку! И слышу Альфредо: «Запечатать есть хорошо, как говорить моя мамочка…»

– А потом Эрнст снимает пломбу… – подхватывает Понтус.

– И у этого парня, который пришёл за товаром, глаза на лоб лезут…

– Ага, а потом Альфредо протягивает лапищу за кофейником…

Расмус прямо заикал от смеха.

– И достаёт мамину железную ступку… То-то обрадуется!

– А потом они найдут записку!

Тут Расмус посерьёзнел.

– А вот если мы дождёмся их возвращения, нам будет не до смеха. Понимаешь, во что бы то ни стало надо отсюда выбраться.

Понтус понимал.

И тут Растяпа снова гавкнул – отрывисто и тихо, точно понял, что этого будет достаточно.

Расмус высунулся из окна.

– Тяпа, я сейчас! – крикнул он что было сил и тихонько добавил: – Даже если придётся сломать шею.

Потом ещё немножко подумал и с надеждой взглянул на Понтуса:

– Если связать наши брюки вместе, может, получится.

– Ну давай, – откликнулся Понтус. – Хотя я не уверен, что мои выдержат. Но попробовать стоит.

Он выпрыгнул из брюк – ради Растяпы стоило пожертвовать джинсами, даже если потом придётся топать домой в одних трусах всему Вестанвику на потеху.

– Хорошо хоть ноги у нас длинные, – одобрительно заметил Расмус, глядя на Понтуса, по-жеребячьи переступавшего голыми ногами.

– Ну да… Авось хватит длины на спасательный трос, – фыркнул Понтус.

После он уже ничего не говорил, только смотрел, как Расмус связывает джинсы крепким узлом и прикрепляет спасательный трос к окну. Брюк хватило ровно на половину расстояния.

– Ну, пролетим метра два, уж наверное не разобьёмся, – прикинул Расмус.

Понтус тоже так считал.

Расмус решительно подошёл к окну.

– Малыш Расмус пошёл, – проговорил он и взялся за трос. Тот затрещал, но выдержал, и Расмус спустился до самого конца, потом закрыл глаза, отпустил руки и приземлился так мягко, как только мог. Пятки заныли от удара о землю, но ногу он не сломал, даже не поцарапался.

– Ловкий, как кошачья макака! – крикнул Понтус. – Совсем как Альфредова мамочка.

Он уже стоял на подоконнике.

– Малыш Понтус пошёл! – крикнул он.

Расмус глянул вверх.

– Можешь не прыгать, я сейчас поднимусь и открою дверь снаружи… Только сначала освобожу Растяпу.

– Да щас. Надо же и мне поразвлечься, – сказал Понтус и полез вниз.