неудобно, зато слышно отлично — акустика в зале филармонии потрясающая, вполне можно и без микрофона обходиться. Но Всеволод Алексеевич работал с микрофоном, и из колонок лился голос, завораживающий, низкий, бархатный, пробирающий до мурашек.

Заканчивая песню «Моя последняя любовь», он приложил руку к груди и склонился в поклоне с таким взглядом, будто и правда прощался с последней любовью прямо здесь и сейчас. До дрожи хотелось броситься к нему на сцену, прикоснуться, поделиться своим теплом, доказать, что ничего не закончилось, что он любим, что пусть только даст знак, и…

И в этот момент на сцену поднялась та самая девушка из первого ряда. С огромным букетом из салона Узеира. Она шла к Туманову медленно, словно не существовало почти тысячи зрителей, внимательно провожающих её глазами. Музыканты, уже начавшие играть вступление следующей песни, оборвали мелодию, Всеволод Алексеевич повернулся, чтобы узнать причину. За «Последней любовью» обычно встык шла «Прилечу к тебе», он так привык, последовательность песен отработана на сотне концертов. Увидел девушку, улыбнулся.

Нюрка смотрела, забыв дышать. Какой-то страшный сон. Всё-таки девушка, ей не показалось. И цветы, которые она переложила в руки Туманова. И даже не постеснялась его приобнять, коснуться щекой щеки в дежурном поцелуе. Ему пришлось наклониться, девушке — встать на цыпочки. Хоть бы каблуки надела, дура! На сцену — в ботинках! Мелкая совсем, даже на цыпочках ему — до плеча. И ушла, так же медленно, под умилённые аплодисменты зала. Сучка!

От обиды хотелось плакать. Это она, она должна была быть сейчас там, на сцене, с букетом. Это её должен был целовать Туманов! Высокую, красивую, хотя бы на женщину похожую! Не то что это коротко стриженное недоразумение. Цветы она ему вынесла, ишь ты! Такой букет на сотню манат потянет. И билет ещё столько же. Дочка богатого папеньки? Вряд ли чья-то жена. Кто такую возьмёт? Почему же Нюрка никогда её раньше не видела? Она была уверена, что в Баку, да что там в Баку, во всём Азербайджане такая одна. Выходит, есть тут и другие поклонницы Туманова.

Концерт пролетел как одно мгновение. Всеволод Алексеевич работал без антракта, за два часа перепел все свои популярные песни, исполнил несколько новых, встреченных, правда, без особого энтузиазма. Собравшиеся в филармонии бабушки хотели услышать те мелодии, которые любили с юности, и Туманов, похоже, это понимал, делал упор на «золотое избранное». Песни за три до конца Нюрка вспомнила про своё «редакционное задание», включила фотоаппарат и сделала несколько снимков. Получилось плохо — она понятия не имела, как настраивать врученный ей агрегат, да и ракурс был явно неудачным. В профиль Всеволод Алексеевич даже у профессиональных фотографов получался плохо, с выпирающим подбородком и заметным животом.

Но вот занавес закрылся, и Нюрка сорвалась с места. Не потерять бы в толпе странную девушку, не дать улизнуть. Она просто обязана выяснить, кто это такая. Впрочем, девушка никуда и не торопилась. Она стояла в проходе, мешая выходить тем, кто сидел дальше неё, и смотрела на сцену, туда, где уже сомкнулся занавес, скрыв Туманова от зрителей. Как будто надеялась, что он выйдет ещё раз, хотя бы на поклон. Глупо, Туманов никогда не бисировал, как бы народ ни требовал. Равно как никогда не спускался в зал. Жизненный принцип — артист должен быть на сцене, от сих до сих, и ни минутой больше.

Нюрка подошла, на ходу поправляя лямки фотоаппарата.

— Он не выйдет, — негромко произнесла она. — Он не бисирует.

— Я знаю. — Девушка повернулась.

Глаза как у собаки, которую любимый хозяин пнул сапогом по морде. Совсем не такие, какие должны быть после концерта кумира.

— Он не любит толпу, — продолжила девушка со странными глазами. — Его в молодости чуть не задавили. Фанатки на стадионе. С тех пор не любит. Сейчас трудно в это поверить, правда? Когда вокруг степенные бабки, и ты среди них одна…

— Не одна, — тихо сказала Нюрка и подала руку. — Меня зовут Нурай.

Ответное рукопожатие было крепким, совсем неженским.

— Очень приятно. Сашка.

* * *

— А потом я поступила в медицинский. Сейчас уже в интернатуре, в пульмонологии.

Последнее слово Нюрка не поняла, но переспрашивать не стала. Они сидели в маленькой комнатке в какой-то затрапезной гостинице Ичери Шэхера, единственным достоинством которой был вид из окна на Девичью башню. Войдя, Нюрка машинально отметила пятна на паласе и плохо застеленные кровати. Зато сонный администратор на входе даже не подумал проверить документы и беспрекословно пропустил Сашку вместе с поздней гостьей. В её отеле такой фокус бы не удался.

— Выбирала, чтобы поближе к филармонии, — извиняющимся тоном пояснила Сашка, открывая дверь. — И у меня не прибрано.

Нюрка только рукой махнула, ерунда, постаралась сделать вид, что не замечает беспорядка. А на самом деле жадно рассматривала разбросанные по номеру вещи: вывернутые наизнанку джинсы, смятую рубашку, свисающий со спинки стула и подметающий пол рукавами пиджак, чёрные мокасины, подозрительно напоминающие обувь Всеволода Алексеевича, только размеров на восемь поменьше. Но сильнее всего её внимание привлекли ключи, валявшиеся на туалетном столике. Даже не сами ключи, а брелок. Явно самодельный, на прозрачном пластиковом корпусе остались царапины от чьей-то настойчивой отвёртки, вознамерившейся вскрыть сувенир и вытряхнуть из него заводскую фотографию. Что на ней было, интересно? Какой-нибудь туристический пейзаж? Красная площадь или Храм Христа Спасителя? А может, потесниться пришлось изображению Киркорова или Билана? В любом случае теперь внутри брелока улыбался с фотографии Всеволод Алексеевич. Улыбался вымученно, и сам выглядел каким-то замотанным. Странный выбор снимка. Но ещё более удивительным для Нюрки казалось, что Сашка так вот запросто носит эти ключи, достаёт их на людях, чтобы открыть дверь. И любой может увидеть брелок с Тумановым. И кто-нибудь ведь наверняка задаст неудобный вопрос. И что она будет делать? Начнёт обсуждать Всеволода Алексеевича с посторонними? Для Нюрки это было дико.

— Если хорошо себя зарекомендую в интернатуре, меня возьмут в ту же больницу на постоянную работу,—

продолжала Сашка. — Хотя я и так уже в ней работаю, нянечкой. Совмещаю. Веришь, у интерна, который почти врач, зарплата в два раза меньше, чем я получаю, вынося судна и меняя постели. Нянечкой, правда, в урологии, соседнее отделение. Тоже хорошо, недалеко бегать. У нас там такие деды прикольные попадаются. Недавно был, ты не поверишь, ну копия Всеволода Алексеевича. Глаза такие же, нос, даже подбородок так же выступает. Я не поленилась узнать, как зовут, вдруг родственник. Но нет, конечно, просто похож. Весёлый дедушка, всё время меня конфетками угощал. А мне,