Затем одна из женщин, набравшись смелости, сказала Десмонду:

— Простите, святой отец. Но миссис Лавин выскочила на минуточку в булочную за углом.

Комната стала постепенно наполняться народом, что вызвало у Десмонда некоторое беспокойство, причем не за себя, а за младенца. И тогда он решил, что будет лучше встретить мать ребенка прямо на улице.

— Эй, расступитесь! Дорогу его преподобию с ребенком!

На свежем воздухе Десмонду сразу полегчало. Но он явно недооценил аудиторию. Пока он спокойно шел себе, тихонько напевая, чтобы младенец не проснулся, зрителей постепенно становилось все больше, так как к ним постепенно прибавлялись жители соседних домов, которые на радостях выскочили на улицу, и очень скоро Десмонда провожала уже целая армия зевак.

Но худшее было еще впереди. Все началось с того, что Дженни Мэгонигл крикнула мальчишке-подручному:

— Томми, дорогой, давай ноги в руки и дуй в редакцию «Шамрока»![31]Пусть Мик Райли подскочит сюда со своим фотоаппаратом.

Мик, почуявший запах сенсации, естественно, не заставил себя ждать, и не успел Десмонд дойти до булочной, как его кто-то окликнул, и, обернувшись, он услышал щелчок фотоаппарата.

— Благодарю, ваше преподобие. Фото появится в субботнем номере «Шамрока».

И в этот самый момент из булочной с двумя буханками хлеба в руках вышла миссис Лавин, заболтавшаяся с женой хозяина.

— О господи! Что все это значит?!

Она со всех ног кинулась к Десмонду, но тот поспешил успокоить ее, объяснив, в чем, собственно, дело.

— Может быть, теперь возьмете ребенка у меня?

— Ой, а куда же мне хлеб-то девать! Святой отец, он так сладко спит у вас на руках. Ну, пожалуйста, пожалуйста, помогите мне донести его обратно до дома!

Надо было видеть эту процессию. Зрелище — не только завораживающее, но и приятное глазу! Молодой священник с младенцем, молодая жена с буханками хлеба в руках в сопровождении целой толпы возбужденных поклонников. Они еще не успели дойти до дома номер двадцать девять по Карран-стрит, а Мик Райли уже отщелкал целую пленку.

— Прошу вас, святой отец, войдите в дом. Ну, пожалуйста, — положив хлеб на стол в коридоре, дрожащим голосом произнесла миссис Лавин.

— В другой раз, — поспешно ответил Десмонд. — Мне уже давно пора возвращаться. Но прежде чем уйти, мне хотелось бы, с вашего позволения, сказать, что у вас лучший малыш из всех, каких мне довелось держать на руках.

Крепко спящий ангелочек был благополучно передан на руки счастливой матери, а Десмонд быстрым шагом отправился назад, на другой конец города. Но прежде ему пришлось выслушать троекратное спасибо, которое все еще звучало у него в ушах, когда он вихрем ворвался в дом священника, в глубине души надеясь, что следующие дни его пребывания в Килбарраке окажутся менее запоминающимися, чем первый.

Вечером за ужином каноник как бы между прочим заметил:

— Десмонд, в субботу из Дублина прибывает старая госпожа Донован. Так что ты непременно встретишься с ней в воскресенье.

— Она что, звонила вам по телефону, каноник?

— Нет, конечно. Тебе, возможно, было бы небезынтересно узнать, как у нас, в Килбарраке, распространяются новости. Утром она позвонила Патрику, своему дворецкому. Патрик, естественно, сообщил об этом своей жене Бриджит. Бриджит сказала девчонке, что прислуживает на кухне, которая, в свою очередь, рассказала об этом молочнику, молочник передал новость миссис О’Брайен, а уже миссис О’Брайен сказала мне.

— Надо же! Вы здесь узнаете о событии раньше, чем оно произошло, — улыбнулся Десмонд.

— Да, приятель. — Каноник наклонился к Десмонду и ободряюще похлопал его по руке. — Вот почему я знаю, что в субботу утром увижу твои фотографии на первой полосе. Но не кори себя. Я понимаю, намерения у тебя были самые добрые, и это сослужит тебе хорошую службу в твоем приходе.

III

Воскресенье выдалось теплым и солнечным, что предвещало погожее лето. Десмонд, успевший привыкнуть к ласковому солнцу Испании, особенно любил это время года. Каноник сообщил Десмонду, что поручает ему, как викарию, читать десятичасовую мессу, а он возьмет на себя восьмичасовую вместо обычной десятичасовой. Такое перераспределение обязанностей несколько озадачило Десмонда. Но в чем здесь дело, уже за завтраком объяснил сам каноник.

— Я хочу представить тебя старой леди в самом выгодном свете. Для меня крайне важно, чтобы ты ей понравился, — сказал каноник, покосившись на вошедшую в столовую с полным подносом свежих тостов миссис О’Брайен, и, помолчав, добавил: — А почему это так важно, если Господу будет угодно, ты и сам в свое время узнаешь.

Подобные приготовления не слишком понравились Десмонду. Он вовсе не собирался быть марионеткой в руках каноника и помогать тому в осуществлении каких-то непонятных замыслов, а потому решил игнорировать почетное место, неважно, занятое или пустое, на передней скамье.

Когда отзвенели десятичасовые колокола, Десмонд, уже успевший надеть облачение и получить одобрительный кивок Майкла, в сопровождении четырех алтарников, одетых в монашеские рясы, прошел к алтарю, намеренно опустив взгляд. И хотя за всю мессу он так и не поднял глаз, к своему немалому раздражению, в течение всей службы он чувствовал на себе чей-то пристальный, пронизывающий, изучающий взгляд.

После чтения отрывка из Евангелия на кафедру взошел каноник, чтобы прочесть проповедь, а Десмонд занял место между алтарниками справа от алтаря. И только тогда позволил себе бросить взгляд в сторону отгороженного места на передней скамье. И тут же вздрогнул от удивления, причем вздрогнул так явно, что алтарные мальчики уставились на него в полном недоумении.

На скамье он увидел элегантную молодую женщину в сером чесучовом костюме и соломенной шляпке с прямыми полями, небрежно сидящей на ее каштановых волосах; с ледяным спокойствием, совершенно не таясь, она рассматривала Десмонда. Поймав взгляд ее холодных серых глаз, которые она и не подумала отвести, Десмонд не выдержал и смущенно отвернулся. Это, конечно, была не сама госпожа Донован — возможно, ее дочь или богатая родственница, — но демонстративное, невежливое любопытство, которое та проявила к его особе, Десмонд счел вызывающим и даже оскорбительным.

К этому времени каноник уже закончил проповедь, которая оказалась короче обычного, и под пение церковного гимна по кругу пустили корзиночку для пожертвований. Краешком глаза Десмонд заметил, что расфуфыренная нахалка в шикарной одежде не пожертвовала даже серебряного шестипенсовика.

После того как отзвучал гимн, Десмонд вернулся к алтарю и продолжил службу. Он не рассчитывал, что та женщина пойдет к причастию. Но тут он ошибся, так как она подошла к алтарю, хотя и самой последней, и когда он положил ей на язык гостию, то с облегчением заметил, что глаза у нее были закрыты.