Церковь, сложенная из хорошего серого камня, со сдвоенным шпилем, на удивление большая, потрясла Десмонда размерами и добротностью. Она возвышалась над городом, и весь комплекс с примыкающими к церкви школой и домом священника все из того же хорошо обработанного камня располагался в небольшой рощице, переходящей где-то вдалеке уже в настоящий лес.

— Майкл, какая изумительная кладка! Я имею в виду и церковь и школу.

— Ваша правда, того этого. Чего не сделаешь, чтобы угодить госпоже Донован.

Но они уже подъехали к аккуратному каменному домику с портиком, и кучер бросился вытаскивать чемодан молодого священника. Десмонд спрыгнул на землю.

— Майкл, сколько я тебе должен?

— Да что вы, ваше преподобие. Нисколько. Мы тут с каноником между собой уж как-нибудь разберемся.

— Майкл, прими это в знак моей благодарности. Очень тебя прошу.

— Ну, может, если доживу до ста лет, тогда и разрешу вашему преподобию мне платить, — Майкл дотронулся до полей шляпы и подстегнул лошадь.

Десмонд проводил его глазами, чувствуя, как внутри его озябшего и продрогшего тела разливается приятное тепло. Наконец он отвернулся, поднял чемодан и нажал на кнопку звонка.

Дверь ему тут же открыла низенькая пухленькая аккуратная маленькая женщина в наглаженном белоснежном рабочем халате. Она приветствовала его улыбкой, продемонстрировав ровный ряд зубов, явно не искусственных и достаточно белых для ее возраста, а ей было никак не меньше пятидесяти.

— Ну вот, наконец-то и вы собственной персоной, святой отец. Входите, входите. Мы ужасно боялись, что вы опоздаете на дневной поезд. Вы, должно быть, вымокли насквозь. Позвольте, я возьму ваш чемодан.

— Нет-нет, благодарю вас.

— Тогда давайте мне ваше пальто, оно насквозь мокрое. — И с этими словами она решительно забрала у Десмонда пальто. — А теперь я покажу вам вашу комнату. Каноник сейчас на совещании школьного совета, но к шести вернется.

Они вошли в выложенный плиткой просторный холл, где Десмонд заметил массивную подставку для шляп и зонтов, статую в нише и большой медный гонг. Аккуратно повесив пальто на вешалку, женщина продолжала:

— Я миссис О’Брайен, экономка, и остаюсь ею, слава те Господи, вот уж больше двадцати лет.

— Рад познакомиться, миссис О’Брайен, — протянул ей свободную руку Десмонд.

Расплывшись в улыбке, отчего ее карие глаза еще больше заблестели, миссис О’Брайен пожала Десмонду руку. Глаза у нее были даже не карие, а практически черные, особенно на фоне гладкой бледной кожи.

— Господи, вы, наверное, совсем продрогли, — сказала она, пригласив Десмонда следовать за ней вверх по навощенной дубовой лестнице. — И уж точно ужасно проголодались. Наверняка и пообедать-то толком не успели.

— Я позавтракал на корабле.

— Надо же, выходит, у вас всю дорогу от Рима до Килбаррака в животе, кроме кофе с булочкой, ничего путного не было. — Она провела его по коридору на втором этаже и распахнула перед ним одну из дверей. — Вот ваша комната, святой отец. Надеюсь, она вам подойдет. Ванная в конце коридора. Я скоро вернусь.

Комната оказалась маленькой и совсем просто обставленной. Застеленная безукоризненно чистым бельем белая эмалированная односпальная кровать с распятием над изголовьем; у одной стены незамысловатый комод, у другой — небольшое бюро красного дерева; у двери — скамеечка для молитвы из того же полированного дерева; на блестящем линолеуме пола — квадратный прикроватный коврик, — одним словом, комната была прибрана и сияла чистотой. Именно о такой он и мечтал — конечно, не о монашеской келье, но располагающей к аскетичному существованию, правда, без ущерба для элементарного комфорта. Поставив чемодан на комод, Десмонд стал распаковывать вещи и раскладывать их по ящикам. На бюро он поставил фотографию покойной матери, а рядом — небольшую репродукцию «Благовещения» кисти Фра Бартоломео в рамке.

Поняв, что насквозь промочил ноги, Десмонд скинул ботинки и начал стягивать сырые носки, и тут вдруг раздался стук в дверь. На пороге стояла миссис О’Брайен с подносом в руках.

— Слава Богу, святой отец, — улыбнулась она. — Хорошо, что вы догадались снять хлюпающие ботинки. Просто оставьте здесь мокрые вещи, а я их отнесу вниз, чтобы хорошенько просушить. — Откинув одной рукой крышку бюро, миссис О’Брайан поставила поднос. — Вот ваш чай, ну и еще кое-что. Это поможет вам дотянуть до ужина, который в семь.

— Спасибо огромное, миссис О’Брайен. Вы чрезвычайно добры.

— У вас достаточно сухих носков?

— Вроде бы есть еще пара на смену.

— Еще пара! Так не пойдет, святой отец. Только не в Килбарраке с нашими-то дорогами, уж не говоря о нашей погоде. Похоже, самое время поработать спицами, — заявила миссис О’Брайен и, заметив фотографии на бюро, добавила: — Вижу, вы уже достали свои сокровища.

— Это моя мать. Умерла прошлым летом. А эта дева, надеюсь, в представлении не нуждается.

— Боже мой, конечно же, нет. Как мило с вашей стороны, отец Десмонд, поставить сюда ее изображение. Что может больше соответствовать вашему сану, отец Десмонд, чем поездка в подобном обществе? А теперь пейте-ка поскорее чай, пока он совсем не остыл!

И, тепло улыбнувшись Десмонду, миссис О’Брайен подхватила его мокрые вещи и осторожно прикрыла за собой дверь.

Чай действительно оказался горячим, крепким и очень бодрящим. Не менее восхитительными были горячие, намазанные маслом пресные ячменные лепешки и большой кусок бисквита «мадера» прямо из печи.

Предубеждение Десмонда против Килбаррака, которое возникло в свое время исключительно из-за дурных предчувствий и после радушного приема начало постепенно исчезать, теперь, благодаря воздушному бисквиту, растаяло почти без следа.

Еще когда он подъезжал к церкви в сопровождении неподражаемого Майкла, он заметил застекленную галерею, идущую через двор к дому. И сейчас Десмонду захотелось пройти по галерее в церковь.

В свой последний день в Риме Десмонд решил совершить сентиментальное паломничество в собор Святого Петра. Когда молодой священник вошел в приходскую церковь захолустного и грязного ирландского городка, в его памяти еще были свежи воспоминания о величественном римском соборе. Он рассчитывал увидеть — и даже морально подготовил себя к ожидающему его потрясению — стандартную часовню с аляповатым алтарем и стенами, размалеванными ужасами крестного пути Христа.

И Десмонд действительно испытал потрясение, причем настолько сильное, что ему даже пришлось сесть. Он не верил своим глазам. Церковь была поистине прекрасна: подлинная готика, кладка и резьба по камню — настоящее произведение искусства. Величественный неф с проходами с обеих сторон. Готические колонны, поддерживающие ажурные воздушные арки, подчеркивали высоту сводчатых потолков. Изображения крестного пути Христа также были вырезаны из камня, причем, достаточно простые композиционно, они отличались изяществом и тонкостью исполнения. Невозможно было отвести глаз от освещенной алтарной части щедро позолоченного алтаря с прекрасной резной запрестольной перегородкой.