— Если ты поедешь, то можешь не вернуться, — сказала я.

— Я должен вернуться, — сказал он так спокойно, как если бы выезжал на охоту.

Народ требовал, чтобы братья короля сопровождали его. Я опасалась не только за короля, но и за Артуа. Ведь о нем говорили, что он мой любовник; это была старая сплетня, но теперь старые сплетни вновь возрождались.

Карета была у входа, и я проводила Людовика до нее.

— Да сохранит тебя Бог, — прошептала я.

Он пожал мне руку. Его рука была твердой. Он был уверен, что его народ не причинит ему вреда, однако я не разделяла его оптимизма. У меня не находилось ответа на вопрос, смогу ли я когда-либо увидеть его вновь.

Я должна как-то занять себя. Мне нельзя было оставаться наедине со своими мыслями. Я представляла себе толпу черни, которая врывается в Версаль с головой Лоная на пике, но вместо начальника Бастилии я видела короля.

Я попыталась действовать нормально. Что самое главное? Дети теряют свою гувернантку. Мне следовало найти им новую.

Подумав немного, я остановилась на мадам де Турзель, вдове, серьезной женщине, обладавшей чертой, которая становилась наиболее ценной, — преданностью.

Я сказала ей о предстоящем назначении, и она поняла его причину. Вероятно, ей было известно, что на улицах сжигают изображения Габриеллы, распространялись непристойные картины и стихи про нас.

О да, мадам де Турзель все понимала, и я хотела сказать ей, что ценю ту спокойную манеру, в которой она поблагодарила меня за оказываемую ей честь, и ее клятву ухаживать за моими детьми до тех пор, пока я разрешу ей делать это.

Я ушла в свои покои. Мне хотелось побыть одной. Ужасный страх овладел мною, что я проявлю беспокойство, охватившее меня. Что происходит с моим мужем в Париже? Неужели они зайдут так далеко, что убьют своего короля? Что мне делать? Должна ли я вместе с детьми готовиться к бегству?

Мне необходимо упаковать вещи. Следует отдать распоряжение подготовить экипажи.

Я пошла в детские покои. Я должна была находиться рядом с детьми, поскольку опасалась предательства.

Сын принес мне книжку с баснями Лафонтена.

— Давай прочитаем про лисицу, мамочка. Я видел лисицу вчера вечером. Мне ее принес солдат…

— Попозже, мой дорогой, — сказала я, погладив его по головке.

Он выглядел озадаченным.

— А где мадам Полиньяк? — спросил он.

— Она у себя в комнате, — ответила его сестричка. — Сейчас она очень занята.

— Сегодня все какие-то странные, — сказал сын. Потом его лицо просветлело. — Мамочка, пойдем, я покажу тебе свой сад.

— Я полагаю, что мы должны сегодня оставаться в доме, мой дорогой. Давай, я все-таки тебе почитаю.

Я сидела у них в комнате и читала, одновременно напряженно прислушиваясь, не приехал ли гонец с ужасными известиями, о которых я не осмеливалась и подумать.

Король вернулся в одиннадцать часов. Я находилась в своих покоях, совершенно измучившись от страха и ожидания. Он пришел в окружении депутатов Национального собрания, за которыми следовала толпа мужчин и женщин, вооруженных палками и выкрикивающих различные лозунги.

Я услышала крик: «Да здравствует король!»— и, почувствовав, как поднимается мое настроение, побежала вниз, чтобы приветствовать его.

Король выглядел очень усталым, но, как всегда, спокойным. Его верхнее платье было испачкано, шейный платок сбился набок, а на шляпе был приколот маленький трехцветный флаг Франции.

Я почти задохнулась от радости, и он был тронут.

— Ты давно должна быть в постели, — сказал король. — Почему ты изнуряешь себя ожиданием?

Как будто мы все были способны так же спокойно спать перед лицом такого ужаса, как это делал он!

Однако пришедшие люди не давали нам покоя. Они скапливались во внутренних двориках замка и кричали: «Короля!», «Королеву!» «Дофина!»

Я посмотрела на короля, и он кивнул в знак согласия. Повернувшись к мадам Кампан, которая постоянно находилась со мной рядом в эти ужасные дни, я попросила ее:

— Пойдите к герцогине де Полиньяк и скажите, что я хочу, чтобы моего сына принесли сюда немедленно.

— Ваше величество желает, чтобы мадам де Полиньяк принесла его?

— Нет, нет. Передайте, чтобы она не приходила. Эти ужасные люди не должны видеть ее.

Сына принесла мадам Кампан.

Король вывел его на балкон, и народ стал кричать: «Да здравствует король! Да здравствует дофин!» Мой малыш поднял руку и помахал им, что, по-видимому, тронуло толпу.

— Королеву! — закричали внизу.

Мадам Кампан положила руку на мое плечо. Я увидела страх в ее глазах. Мне стало ясно, что она волнуется, как поведет себя толпа в момент моего появления.

Однако я должна была выйти на балкон. Если бы я не сделала этого, то они ворвались бы во дворец. Они приветствовали радостными криками моего мужа и сына. В тот момент на лицах людей не было никакой злобы. Что будет по отношению ко мне?

Я вышла на балкон, шепча про себя молитву и думая о своей матушке и всех предостережениях, которые она мне направляла. При этом в голове мелькнула мысль: а видит ли она меня сейчас с небес? На моей совести лежат огромные безрассудства, но, по крайней мере, сейчас я ее не опозорю. Если мне суждено умереть, я умру как представительница дома Габсбургов, как она ожидала бы от меня.

Моя голова была высоко поднята, и я была полна решимости не показывать страха. Наступила тишина, которая, казалось, длится вечно. Потом кто-то крикнул: «Да здравствует королева!» Возгласы были оглушающими. У меня закружилась голова, но улыбка не сходила с лица.

Внизу люди вызывали меня, короля и дофина. Казалось, что они больше не проявляют к нам ненависти и любят нас.

Однако я не была такой наивной, как когда-то. Мне было известно, что любовь людей сегодня может завтра превратиться в ненависть. Возгласы осанна и распятие были недалеки друг от Друга.

Наконец этот бесконечный день окончился, и мы, измученные, добрались до своих постелей. Людовик сразу же погрузился в сон, а меня еще долго не покидали мысли о новых испытаниях, которые нам уготовило будущее.

На следующий день король рассказал мне, что происходило в Париже. Сон освежил короля, не оставив на утро никаких следов тяжелых испытаний, перенесенных им накануне. Я не знала другого человека, который мог бы так спокойно относиться к большим несчастьям. Казалось, что божественное провидение специально подготовило его к той роли, которую ему предстояло сыграть.

Когда он прибыл в Париж, мэр столицы Байи, который стал одним из лидеров третьего сословия, уже поджидал его, чтобы встретить и вручить ключи от города. Такое возвращение к древней традиции подняло оптимизм Людовика. На первый взгляд казалось, что все обойдется хорошо.