— Мамочка, — сказал он, — когда ты поедешь на бал, я сделаю для тебя ожерелье из цветов.

— Правда, моя радость?

— Оно будет самым красивым. Красивее бриллиантового колье.

Всегда меня охватывали какие-то неясные предчувствия. Я неожиданно обняла и крепко прижала его к себе.

— Мне бы очень хотелось получить такие цветы, — сказала я.

До меня доходили слухи о том, что происходит в Париже. В те жаркие июльские дни казалось, что город пребывает в ожидании чего-то. Я часто слышала упоминания об опасных фигурах: Мирабо, Робеспьере, Дантоне — и о самом большом предателе из всех — Орлеане, принце королевского дома, который подстрекал страну к восстанию против нас.

— На что он надеется? — настойчиво спрашивала я Людовика. — Надеется занять твое место?

— Это невозможно, — отвечал муж. Однако я слышала, что в парке Пале-Рояль собираются днем и ночью толпы народа и что Орлеанский стал уже королем этой маленькой территории. Ходили слухи, что один из подстрекателей из числа журналистов, Камилл Демулен, оплачивается им. Такие люди действовали против нас.

— Они никогда не достигнут успеха в борьбе против трона, — сказал Людовик.

Мадам Кампан была более спокойной и серьезной, чем когда бы то ни было.

— Говорите мне все, — просила я, — ничего не скрывайте.

— В Париже беспорядки, мадам. По улицам бродят толпы народа, а лавочники баррикадируют двери в своих лавках.

— Насилие! — глухо сказала я. — Как я его ненавижу!

— Дантон и Демулен выступают с речами в парке Пале-Рояль. Они выбросили зеленую кокарду, поскольку это цвет дома графа де Артуа.

— — Я опасаюсь, что их ненависть к Артуа так же сильна, как ко мне.

С грустью я вспомнила о наших совместных сумасбродных приключениях.

— Мадам, в качестве национального флага Франции они избрали флаг трех цветов дома монсеньора де Орлеанского — красного, белого и голубого. Они просят вернуть Неккера обратно и маршируют по улицам с бюстами Неккера и герцога де Орлеанского.

— Потому что они теперь герои.

Людовик вновь изменил свое решение. Теперь он пришел к убеждению, что необходимы решительные действия. Он призовет армию, направит войска к Бастилии. Генеральные штаты должны быть распущены. Направляя войска к Бастилии, король отдал распоряжение, чтобы пушки не использовались против народа.

Я никогда не забуду ночь 14 июля. Жаркий, душный день закончился, и мы удалились в свои апартаменты.

В отличие от Людовика я не могла уснуть. Казалось, его покой никем не будет потревожен. Но пришлось его разбудить, когда прибыл гонец. Им оказался герцог де Ларошфуко де Лианкур, который спешно прискакал из Парижа с ужасной новостью. Его лицо было мертвенно-бледным, голос дрожал.

Я слышала, как он звонил, чтобы его принял король, и поднялась, накинув халат. Слуги короля вступили в спор — король спит, его нельзя тревожить в такой час!

Лианкур немногословно ответил:

— Разбудите короля, я должен его видеть.

Герцог вошел в спальню.

— Сир! — вскричал он. — Народ взял штурмом Бастилию!

Людовик сел на постель, отгоняя сон.

— Бастилия… — прошептал он.

— Они взяли Бастилию, сир.

— А как же… начальник тюрьмы?..

— Они убили де Лоная, сир. Они вошли в тюрьму с пикой, на которую была нацеплена его голова.

— Похоже, что это мятеж, — сказал король.

— Нет, сир, — серьезно ответил герцог, — это — революция.

Прощай, моя самая дорогая подруга! Какое это ужасное и необходимое слово:

«прощай».

Мария Антуанетта — мадам де Полиньяк

На нас обрушивался террор.

Однажды в апартаменты, где мы находились с королем, пришел с побелевшими от страха губами Артуа. Веселое выражение с его лица исчезло. Он сказал:

— На улицах Парижа убивают людей. Я только что узнал, что мое имя стоит одним из первых в списке намеченных жертв.

Я подбежала к нему и обняла. С недавних пор между нами установились прохладные отношения, но ведь он был моим деверем, когда-то мы были хорошими друзьями, и осталось так много воспоминаний о наших совместных чудачествах тех дней, когда каждый из нас не разрешал каким бы то ни было заботам тревожить нас.

— Вы должны уехать! — воскликнула я, вообразив ужасную картину, что его голова, так же как голова бедного де Лоная, болтается на пике.

— Да, — сказал король (он был единственным среди нас, кто оставался спокойным), — ты должен подготовиться к отъезду.

Про себя я подумала: а на каком месте в списке находится мое имя? Наверняка в числе первых.

Потом я подумала о тех своих дорогих друзьях (например, Габриелле), которые фигурировали в многочисленных сплетнях (моя милая, милая принцесса де Ламбаль), и сказала:

— За вами последуют и другие.

Артуа, как в старые добрые времена, отгадал мои мысли:

— Говорят и о Полиньяках, — сказал он. Я отправилась в свою комнату, где попросила мадам Кампан позвать Габриеллу. Она пришла встревоженной, я взяла ее за руки и крепко прижала к себе.

— Моя дорогая, — сказала я, — вы должны будете уехать.

— Вы меня прогоняете? Я кивнула головой:

— Пока есть еще время.

— А вы?

— Я должна оставаться с королем.

— И вы думаете…

— Я не думаю, Габриелла. Я не осмеливаюсь.

— Я не могу уехать. Я не покину вас. Здесь же дети.

— Вы хотите походить на этих мятежников, да? Разве вы тоже забыли, что я королева? Вы поедете, Габриелла, поскольку я приказываю вам ехать.

— И оставить вас?

— И оставить меня, — сказала я, — отвернувшись, — поскольку таково мое желание.

— Нет, нет! — умоляла она. — Вы не можете просить меня уехать! Мы делили так много радостей и горя… мы должны оставаться вместе. Вы будете чувствовать себя гораздо спокойнее, если я останусь, чем когда я уеду.

— Спокойнее! Иногда мне кажется, что я никогда больше не буду спокойной и счастливой. Но мне приятнее было бы думать, что вы находитесь далеко отсюда и в безопасности, нежели жить в постоянном страхе, что с вами сделают то же самое, что они сделали с Лонаем. Поэтому собирайтесь немедленно. Артуа уезжает. Каждый, кто может, должен ехать… Возможно, подойдет и наш черед. — С этими словами я выбежала из комнаты, поскольку не могла больше сдерживаться.

Я вернулась к королю. Из Парижа прибыли гонцы. Народ требовал, чтобы король находился там. Если он не приедет, они пойдут в Версаль и приведут его. Они хотели, чтобы он был в Париже; они хотели «хорошо о нем позаботиться».