Тут ему показалось, что где-то он уже видел такую походку. Он пробежался по своим воспоминаниям и нашел. Да… Такой же была походка и у королевской тигрицы, что ходила в большой клетке в Арсланхане. Ходила как прирожденная королева, хотя находилась в неволе.

Он решился. Не знал только, как начать.

Он прибавил шаг, но шел так тихо, что казалось, он боится прервать ее мысли.

А она тоже думала. И тоже боялась. Только чего-то совершенно иного… Боялась, что он не вспомнит их первого разговора.

Для ее девичьей гордости все равно было, возьмет ли он ее в жены или нет. Она боялась только одного — не слишком ли дерзко она просила у него… Она не могла закончить мысль. Настолько сильно устыдилась. Вспомнилась мать. Как бы она посмотрела на любую, если бы она выпрашивала у мужчины имущество! Да еще и при первой же беседе!.. Господи!..

Ни за какие сокровища мира не открыла бы она свои мысли!

Она зарделась как красный цветок среди жасмина.

— Что с тобой, Хюррем? — спросил султан. В его голосе сильнее чем прежде чувствовалась любовь к ней, забота. В эту минуту ей вспомнилось еще одно неосторожное слово из первой беседы и его ответ. Кровь ударила ей в голову так, что она оглянулась, чтобы найти место и сесть.

Обеспокоенный Сулейман отвел ее к ближайшей беседке.

— Что с тобой, Хюррем? — спросил он снова. Но об этом она бы уже никому и никогда не сказала. Едва ли она смогла бы сама себе повторить то, что сказала тогда:

— Разве мне не будет так же тяжело с каждой из твоих жен?

«Как же я могла сказать такое?» — думала она наклонив головку и потупив взор. «Ведь он мог подумать, что я отдаю ему руку и сердце. И подумал, раз дал такой ответ». Она не понимала, как сказать нечто подобное, хотя хорошо знала обычаи мусульман в женитьбе и сватовстве.

От стыда ей захотелось провалиться сквозь землю.

— Что с тобой, Хюррем? — спросил султан.

Вдруг она решилась сказать, воспротивиться! Слишком тяжело ей было от этого воспоминания. Понемногу, будто ища слова и интонацию, нежную, как след птички на снегу, она начала:

— Я думаю (она спрятала лицо в ладони), не надоела ли я… тебе?

— Ты?! Мне?!

Он встал и, смеясь, добавил:

— Но я еще ни разу не встречал такой гордой женщины или девушки. Никогда!

Она поняла, что сильная любовь заслонила в его душе воспоминания о первой любви, словно золотой мед покрыл соты.

— Ты и правда об этом думала, Хюррем? — спросил он нежно. — Или, может, ты думала о том, чтобы посетить своего Бога? — сказал он, решившись. Это было так же неожиданно, как и ее слова, прозвучавшие минутой ранее.

Она удивленно смотрела на него. Откуда он знал, что делалось в ее душе?

Он не хотел, чтобы она начала отпираться, потому, что чувствовал, что тогда он не сможет объяснить ей, что согласен на это. Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Иди куда хочешь и когда захочешь! Хотя бы и завтра! Пусть даже и туда, куда я закрыл дорогу для женщин! — Последние слова он практически выдавил из себя. — Только возвращайся! — добавил он мягче.

Она поняла, что ему известно, куда ей хочется поехать. Откуда? Это не было интересно для нее. Может, тот отступник сообщил.

Образ Богоматери Привратницы встал перед ее глазами. Она поняла, чем жертвует Сулейман. Эта жертва была слишком велика, чтобы принять ее сразу.

— Я не хочу, чтобы ты отменял запрет для меня, — сказала она почти неслышно.

Встав со слезами на глазах, она покинула беседку.

Тенью проследовал за ней молодой Сулейман. Они шли в блеске лунной ночи и были счастливы как дети.

Он хотел ей подарить во что бы то ни стало то, что она не хотела принимать в дар. Именно потому и хотел он подарить это. В благодарность за сочувствие.

— Ты очень благородна, Эль-Хюррем, — начал он. — Но что значит установление, отмена которого никому не навредит?

— Я не хочу, чтобы ты отменял даже такие установления, — ответила она с детским упорством. — Но я знаю средство, что позволит мне поехать и одновременно сохранить обычай. Ты знаешь, куда я собиралась? — спросила она с любопытством.

— Знаю, — ответил он. — Но о каком же средстве ты говоришь?

Она не спрашивала, откуда, от кого он об этом знает.

— Способ очень прост. Ты или кто-то из твоих предков решил, что женщинам нельзя появляться на святой горе Афон. Но я могу поехать, переодевшись мальчиком, как слуга…

Он улыбнулся этой женской хитрости и сказал:

— Ты очень ловка, Эль-Хюррем. Но твой способ лишь скрывает нарушение установлений…

— И никому не вредит, — прощебетала она радостно, будто соловей пропел в саду. — Я очень хотела бы просто куда-то идти или ехать. Лучше идти — идти куда-то далеко-далеко! Прямо сейчас!

Она побежала по парку, оглядываясь на него, словно белочка.

Падишах Сулейман бежал за ней, будто гнался за счастьем: всем сердцем, всей душой стремился.

Радость была в его взгляде и разливалась по всему телу. Он чувствовал, что она — источник этой радости. Чувствовал, что он не султан, не господин трех частей света, не царь пяти морей… Он был просто влюбленным мужчиной! Ему было так легко и весело на душе, что хотелось оседлать коня и скакать далеко-далеко за своей возлюбленной. Он сказал:

— Пойдем к страже у ближайших ворот. Я сейчас же прикажу привести двух коней, и мы поедем!

— Нет, — ответила она, весело смеясь. — Ваша поговорка говорит, что есть три непостоянные вещи: конь, царь и женщина. Зачем же их объединять, если нам и так хорошо?

Она весело смеялась и быстро шла по парку в направлении моря. Он смеялся так же, все повторяя: «Не ваша! Наша!». Он смеялся, как ребенок, над тем, что она не видит в нем султана.

Они дошли до пределов парка и по лестнице из белого мрамора спустились к Мраморному морю.

Светало.

На Девичью башню, на берегу Скутары, на Кизляр-Адалар, на анатолийский Гиссар и на долину Сладких вод наползала утренняя мгла, как пух с крыльев ангелов. А серебряные чайки радостным криком приветствовали зарю, что шла из Битинии.

Настя спустилась по белым мраморным ступеням прямо к морским волнам и омыла в них руки и белое лицо, радуясь, как эти чайки, что встречают солнце. Его красная позолота падала на кипарисы и пинии, на буки и платаны. Падала она и на глаза великого султана, что в ту ночь еще больше полюбил молодую чужестранку с далекого севера.

У берега проплывали на двух лодках турецкие рыбаки. Они узнали падишаха. Склонили головы и скрестили руки на груди, не смея заглянуть в лицо молодой госпожи.

— Я голодна, — сказала Настя и посмотрела в глаза молодому Султану.