Мне кажется, в страсти есть нечто отличное от прочих чувств, она имеет природу иную, не такую, как любовь. Говорят же люди одними и теми же словами о запахе и вкусе: острый, сладкий, нежный… Вообще, запах — тоже странная штука. Кто-то различает запахи сотнями, а кто-то — раз-два и обчелся. Вот и страсть множество людей не испытали не потому, что не встретили ее объект, а просто она для них не существует, как не существуют для кого-то сложные и тонкие запахи.

Я часто замечал, что люди, испытавшие лишь любовь (не важно, какую — жертвенную, ленивую или всепоглощающую), думают, что страсть — нечто низменное, напрямую связанное с грязноватым любопытством. Они даже не догадываются, насколько чиста страсть! Природа ее столь же естественна и столь же убийственна, как разряд электричества в грозовых тучах. И убийственность эта заключена не в обстоятельствах ее, преступных или трагических, а в самой несовместимости страсти с жизнью, в том, что она чужда материальному. Наваждение из сна, плоть, теряющая свои свойства, одухотворенность ее…

А может, сама Полина была создана, чтобы вызывать именно страсть. Ведь ее красота была истинной, не требующей доказательств. Полина вся была ею переполнена, она давала значение углу дома, дереву, собаке, даже не прикасаясь к ним. Будто ее собственное «я», переливаясь через границы тела, завладевало предметом и пространством. Она была хороша той тяжеловатой южнорусской красотой, что дается примесью татарской или иной восточной крови. Тяжеловатой в смысле силы впечатления, чрезмерности цвета. Темно-каштановые волосы, тонкие густые брови, вишневый рот в неповторимой ласковой улыбке. Прозрачная золотистая кожа, голубые белки черных глаз. И голос ее, слегка картавый, ласковый, медовый…

Полина являлась у меня неожиданно, и в угоду ей и себе я закрыл двери для друзей и знакомых, почти не ходил на занятия — ждал ее прихода. Сначала я даже не задумывался, почему мы так редко видимся и куда она бежит сломя голову из моей тихой квартиры. Но вскоре сообразил, что Полина замужем. В один из теплых апрельских вечеров она сбивчиво и путано рассказала мне о своей жизни. Ее трясло, она закуривала и ломала сигареты. «Он очень, очень сильный человек и очень страшный». Я засмеялся, решив, что Полина, по-женски склонная к преувеличениям, придает излишнее значение своему мужу. Но, дослушав ее, ощутил за невнятной историей неподдельный страх.

Они встретились в ее родном провинциальном городке. Полина была замешана в настоящей уголовной истории. Молодые придурки развлекались слишком агрессивно, погибла девушка, а Полина под нажимом следствия из свидетельницы превратилась в соучастницу. Ее случайный поклонник, влиятельный в городе человек, помог ей. Она кинулась к спасителю, не думая о будущем. Скоро Виноградский перебрался в первопрестольную. И тут выяснилось, что жить с ним для Полины непереносимо. «Мне тяжело, — бормотала она. — Я задыхаюсь. Я не люблю его знакомых. Я ненавижу все эти шубы и тряпки. Но он убьет меня…»

Тогда полки еще не были забиты криминальным чтивом, словечко «авторитет» не стало привычным, и я рассуждал здраво, как человек своего времени: «Почему бы тебе не развестись с ним? Уйди от него — и все!» Полина досадливо вздохнула: «Нет, ты все-таки не понимаешь. Я — его вещь, его собственность. У него это пунктик. Он никого просто так не отпускает. Вот, смотри». И она сняла тонкий серебряный поясок, кажется, модный тогда. Я разглядел ручную работу и увидел, что цепочка состоит из крошечных виноградных листьев. «Видишь, он везде как бы подписывается: это я, Виноградский. И не думай, что я трусливая дурочка. Не отпустит он меня».

И все же Полина меня не убедила. Не то чтобы я совсем не верил в богатых и жестоких отечественных мафиози — просто мне казалось, что криминальные драмы в их кругу разы грываются вовсе не из-за женщин. Решив, что как-нибудь все решится, я слегка подначивал Полину и не без ехидства интересовался, не было ли за ней «хвоста» и замела ли она следы.

Страсть не отпускала нас и гигантской волной тащила, словно двух обессилевших пловцов, не давая разжать рук и выйти на берег. Я давно уже объяснился с Лисенком — жестко и недвусмысленно. Но она все-таки приходила иногда и что-то с напряженным весельем болтала. Мне было немного жаль ее, но как-то отстраненно, без сердечности. Чужая девочка. Бог с ней, пусть вернется к своей жизни. А моей жизнью стала Полина, ее духи, ее картавый шепот, ее дурацкие провинциальные присказки… Однажды они с Лисенком столкнулись у меня в дверях, познакомились. Лисенок о Полине никогда не спрашивала. А Полина, наоборот, очень ею заинтересовалась и грела мое самолюбие ревнивыми подозрениями. Хмурясь и смеясь одновременно, она напевала: «Лисенок и виноград! Лал-ла-ла! Лисенок и виноград…»

В начале лета Полина пропала на неделю или полторы. Я метался как бешеный. До меня наконец дошло, что все то, что она говорила, может быть правдой. Что наши с ней встречи могли быть для нее результатом каких-то адских ухищрений, какого-то опасного вранья. Ни единой секунды я не думал, что она просто не хочет меня видеть… Вот тогда-то, в момент охватившей меня паники, я рассказал все Лисенку, назвал и фамилию мужа Полины. Я не знал ни ее телефона, ни адреса. Мы уже начали обсуждать с Лисенком какой-то дикий план поисков, но тут мне принесли от Полины записку. Она назначила мне встречу у своей подруги. Подруга была школьная, уже обжившаяся в Москве. Кажется, и мне, и Полине она была не рада. Но, демонстративно достав из шкафа чистое постельное белье, оставила нас одних на весь вечер. Но не ушла, а сидела в кухне возле телефона. Мы тихонько разговаривали. Полина сказала, что теперь при ней всегда будет телохранитель. Но она с ним договорится и все-таки сможет иногда бывать у меня.

И действительно, последние месяцы наших встреч она появлялась с парнем, который для охранника был щупловат, но двигался мягко и быстро. Она называла его Мишенькой. Оставив его возле дома на час или полтора, заходила ко мне. «Он меня ненавидит, — говорила Полина. — Но сдаст не сейчас, а позже. Момент выбирает…» Психолог из нее был никудышный. Я думал, что парень просто слишком активен для своей работы и ему доставляет опасное удовольствие игра с хозяином. Однажды, когда я провожал Полину до дверей, мы с ним встретились. Мишенька быстро, но внимательно рассмотрел меня, а потом перевел глаза на нее, и я убедился, что задорого купленный сторожевой пес сам выбрал себе хозяина — и не того, который его кормил…

Уже позже, душным московским летом, у нас родился план бегства. Как-то невсерьез и таинственно-театрально Полина предложила бежать. Ей мерещилась безопасная и уютная заграница. Но мой бывалый приятель по курсу, из тех, что вечно мотаются по всяким памирам, посоветовал махнуть в обычную русскую глубинку. «Хрен найдут, зеки бегали еще при “совке”, так с собаками не находили. А уж вас-то… Это только в книжках — шли по следу, туда-сюда, а в жизни весь след до последнего рейсового, перед дождями…»

Я оформил в институте «академку» с мыслью, что покидаю его навсегда, продал роскошный «Никон» и немецкую вспышку, сообщил родне, что еду на заработки за границу. Отложил немалые деньги на житье в глухомани.

Когда все было решено, я позвонил в общежитие Лисенку. Она пришла, необычно нарядная. Я попросил ее забрать себе хорошие книги и кое-какие вещи, которые ей могли пригодиться: магнитофон, настольную лампу. Еще я хотел оставить у нее свои работы — снимки Москвы. Сказал, что мы с Полиной уезжаем, возможно, навсегда. Я почему-то хорошо запомнил ту минуту, когда она, услышав об отъезде, отвернулась к окну и лицо ее, скуластенькое, бледное, вспыхнуло ярким румянцем.