Это издержки твоей работы?

Что именно?

Смотреть на людей, как будто они мебель, которую можно передвигать.

Нет, надеюсь, я сморю на тебя не так.

То, что сейчас происходит, довольно странно. Чтобы сместить фокус, Сабатин подходит к нему и ослабляет узел его галстука. Расстегивает верхнюю пуговицу его белой рубашки. Она делает это профессионально, как сделал бы режиссер фильма. Решительно. Он думает о том, что давно не краснел. Лулу тоже надо снять кое-что из ее одежды. Он ненавидит комбинезоны. Лулу тоже. Не тогда, когда ей надо из него вылезти, а тогда, когда надо в него залезть. Лежа на диване, она похожа на черепаху, которую опрокинули на панцирь, и ревет, потому что терпеть это не может. Роз надела на нее красивое белое платье с бантиком вокруг талии.

Твоя жена знает, что вы тут?

Да.

Я имею в виду, что это не сюрприз или не подарок на день рождения?

Нет, нет, это моя жена решила, что она должна быть по-летнему красивой на фотографиях. Но я боюсь, она уже не так красива. У тебя есть таз? Зэт расстегивает манжеты и закатывает рукава.

Вот сейчас ты начинаешь походить на человека. Сабатин приносит таз, газету и полотенце.

Большая порция, однако. Лулу нужно снять всю одежду.

Прости.

За что?

За это.

За это нечего извиняться. Она стоит и рассматривает их. Посмотри на меня. Сними рубашку. Мы сделаем фотографию так.

Как так?

Как я говорю. Она видит это. Фотографию, которую она проявит в своей темной комнате.

Поэтому она это говорит. Она видит это своим внутренним взором. Маленький красивый детский затылок, мягкая детская спинка с ямочками, круглые ножки на фоне мужского торса.

А это не странно?

Не более странно, чем если бы ты пошел с ней купаться.

Одежда более интимна, чем нагота. Разве не в этом суть стриптиза? Она знает это, стоит к нему спиной и вставляет пленку в другой фотоаппарат, закрывает его маленьким щелчком. Поворачивается и понимает, что то, что она видит, красивее того, что она себе представляла. Откуда же она могла знать, что он так выглядит? И что контраст между ним и белой мягкостью ребенка такой сильный? Ты не хочешь снять часы? — говорит она, чтобы сделать вид, что ничего не происходит, но чувствует волну красноты, накрывающую ее лицо, как будто бы часы — это фиговый листок перед абсолютной наготой. Он мешкает. Может, он чувствует то же самое?

Ничего, если я не буду их снимать? Но ты должна поторопиться. Я бы не хотел, чтобы меня намочили.

Она смеется и начинает фотографировать. Хотя она делает это быстро — один кадр за другим, — фотографии получаются разные.

Она всегда работает быстро, иначе потеряется движение. Трудно себе представить, что положение тела, лицо, губы и, не в последнюю очередь, глаза изменяются так же мгновенно, как легкие летние тучи меняют свою форму. Но это знает профессиональный фотограф. Она не знает только, чему станет началом эта съемка, что она выиграет престижную HSBC-фотопремию через год, когда все будет по-другому. Лулу больше не хочет. У маленького ребенка слишком короткие интервалы между солнечной и дождливой погодой. Он надевает на нее подгузник и одежду, и снова этот ненавистный комбинезон. Ну что, пойдем домой, на нашу молочную кухню.

Твоя жена еще кормит?

Нет. То есть да.

Кстати, я видела недавно, как ты входил в подъезд. Какой у тебя номер?

44. То есть 55.

Скажи, это было неприятно?

Сейчас ему надо взять себя в руки. Если бы он был Сабатин, он бы взъерошил волосы. Но он мужчина. Нет, но я всегда чувствую себя другим, как будто заранее превращаюсь в фотографию. Он застегивает рубашку, пока Сабатин держит Лулу.

У меня сейчас много дел, так что может пройти целая неделя, прежде чем я смогу их проявить.

Остается больше часа до того, как Роз должна забрать малышку. Но ему надо идти, и он уходит. Идет к тому бару, где они должны встретиться, подогревает бутылочку для Лулу. Когда она засыпает, он достает блокнот, но не может сконцентрироваться даже на самом простом пассаже. Из-под его наточенного карандаша не выходит ни одной буквы. Он смотрит в потолок и совсем не замечает, как входит Роз. Только когда она оказывается рядом и произносит его имя, он отрывается от своих мыслей.

Токе, говорит она. Было тяжело?

Что? Нет, совсем нет. Мы опять гуляли в Люксембургском саду.

Я думала, вы должны были пойти к фотографу.

Ах, да. Нет, это отменилось.

Жалко, я так красиво ее одела.

Может, получится в другой день. Он сам не знает, почему лжет. Но это просто не ее дело.

Она поела?

Да, да, я покормил ее здесь.

Подгузник поменял?

Да, было немного трудно. Мне пришлось одолжить таз.

Где?

Разве не все равно, Роз? Да, я поменял ей подгузник. Но ее платье больше не такое красивое. Я сожалею. Но это не моя вина, не так ли?

Нет, нет. Успокойся. В последний раз, когда ты с ней сидел, все было просто прекрасно. Что с тобой?

Прости. Он встает, чтобы уйти.

Пойдешь с нами домой?

Нет, мне нужно что-нибудь написать. Он выкатывает коляску на тротуар.

Где твое пальто?

Какое пальто?

Ну, твой плащ. Вряд ли ты ходил в одной рубашке?

Наверное, я забыл его там, где менял подгузник Лулу.

Мне кажется, ты думаешь о чем-то другом.

Послушай, дорогая, мне просто нужно… нужно сосредоточиться на работе, вот и все.

Когда они прощаются, он обращает внимание на то, какое сегодня необъяснимо голубое небо, и удивляется, откуда мог взяться такой цвет. Но сейчас не слишком тепло. Я сбегаю за плащом.

Мне пойти с тобой?

Нет, спасибо.

Не факт, что она все еще в своем ателье. И код к двери остался в кармане его плаща. Но он помнит, что две цифры из четырех — шесть и два. В таком порядке и прямо друг за другом. Почему он помнит? Потому что шестьдесят два — его счастливое число. Поэтому. Бывают ли другие счастливые числа? Когда он ребенком, читая книгу, доходил до шестьдесят второй страницы, он всегда перечитывал ее два раза. «Приключения Тинтина» заканчиваются на странице шестьдесят два. Но это он узнал позже. Это потому что его бабушка и дедушка жили на улице Резистанс, 62. Поэтому. Но две другие цифры он забыл.

Он пытается войти, но комбинации нескончаемы. Внезапно дверь открывается, и это не он ее открывает. Это она. Сабатин выходит на улицу.