Петрович испытывал какое-то животное удовольствие от того, что помогает Айбике. Ее хрупкая восточная красота рисовала в его воображении степи и заснеженные вершины гор, и желание быть там, среди пахучих трав, в той жизни, которая никогда не случится.

В комнате было душно. Коммунальщики, как всегда «в своем репертуаре», усердно топили, не обращая внимания на то, что на улице установилась ранняя весна. Вероятно, грели впрок, чтобы всем хватило осенью терпения не умереть от холода до долгожданной подачи тепла.

Петрович смотрел в потолок. Накопившаяся усталость, вместо того чтобы сморить в сон, наоборот – не давала уснуть. Все мысли были в управлении, там его ребята проводили затянувшиеся оперативно-розыскные мероприятия, а он решил поспать перед взбучкой от начальства за недозволенные методы работы.

Показания опрашиваемых не давали желаемого результата. Борис Ким вполне правдоподобно не мог понять, о каком самопроизвольном открывании двери в гостевом домике идет речь. Назира представлялась как взбалмошная, истеричная девица, которая проходу не давала одному из работников усадьбы своими домогательствами из-за неразделенной любви. Этот сотрудник подтвердил, что из жалости имел с ней несколько раз связь, но потом отказался от близости, так как не испытывал к ней никаких чувств, а та, в свою очередь, грозилась, что покончит с собой и, вероятно, реализовала свою угрозу после нервного потрясения. Похоже, что рабы свято сохраняли тайну своих патрициев, – возможно, под страхом какого-то наказания.

Петрович почувствовал в своей ладони холодный нос Бонифация. Пес стоял около кровати, помахивая хвостом.

– Тебе тоже не спится, дружище? – Петрович ласково потрепал собаку за ухом. – А пойдем, прогуляемся. Может, пройдемся, и спать захочется?

Воздух был наполнен влажной прохладой. Где-то хохотала полуночная молодежь. Около входа в общежитие стояла служебный Москвич. Оглядев его со вздохом, Петрович прижался ладонью к железному боку машины. Холод металла напомнил ему такие же ощущения, как от гранита, которым была отделана стена около места, где был убит Габриэль Каре.

Почему они с Саламатиным решили, что убитый что-то рассматривал на стене? Быть может, под гранитными плитами есть тайник, и ему показывали его содержимое. Удобный момент для убийства, но тогда должно быть два участника преступления. Тот, кто отвлекает жертву, и тот, кто непосредственно совершал убийство. Надо бы рассказать эту версию Егереву.

Но ждать до утра не хотелось. От общежития до усадьбы Бжозовской каких-нибудь пятнадцать минут по ночным дорогам. Хозяев в доме нет, прислуга спит. Наверняка, сигнализацию трогать побоялись, и она не включена. Внешнее наблюдение ФСБ его не беспокоило, а наоборот – вселяло спокойную уверенность в себе. Завтра он задним числом оформит рапорт о необходимости несанкционированного проникновения в жилище, – все равно по шее получать. Желание еще раз рассмотреть гранитную стену было таким сильным, а ситуация и возможности такими заманчивыми, что логика перестала удерживать его поступки.

– Поехали, – скомандовал Петрович Бонифацию, открывая пассажирскую дверцу автомобиля.

Остановившись около знакомого забора усадьбы, он достал карманный фонарик из бардачка и, приказав Бонифацию ждать, направился к воротам.

Ворота усадьбы, как и рассчитывал Петрович на женскую «смекалку», были не заперты. Справиться с дверным замком входной двери помог богатый опыт оперативной работы.

В холле было тихо и темно. Притворив входную дверь, он постоял немного, чтобы убедиться в правоте своих соображений в отношении сигнализации.

«Соображения» себя оправдали, и он двинулся в сторону зала. Поравнявшись с лестницей, прислушался – показалось, что слышится тихая речь на французском языке.

Петрович шагнул в направлении голосов. Да, это был французский. Но откуда? Все основные действующие лица, связанные с французской эмиграцией, были доставлены в управление. Может, кого-то пришлось срочно отпустить? Выяснять было поздно. Идти на голоса, значит – обнаружить себя и не попасть к стене. И еще эти странные мягкие блики из-под лестницы. Возможно, что это был отблеск на мраморном полу от света, падающего из открытой двери, ведущей в помещения прислуги, и голоса были оттуда же, – больше неоткуда.

Петрович принял решение идти сначала к стене – для осмотра, а потом разбираться со всем остальным. Тихо, почти не дыша, он продолжил путь к залу, из входного проема которого лился тусклый красный свет. Чертовщина какая-то…

Прижимаясь всем телом к стене, он аккуратно заглянул внутрь. В тусклом свете крохотного красного ночника, стоявшего на полу, в глубине помещения, он никого не заметил. Зато на стене, к которой он так стремился, переливались маленькие разноцветные огоньки. Не было никаких сомнений, что это – подсветка электронного замка сейфа, встроенного в стену, и сердце бешено заколотилось. Кто-то ввел код и, пока электроника совершает хитроумные операции, оставил это место по своим делам. Надо было действовать.

Сжав в одном кармане табельный пистолет, а в другом ручной фонарик, Петрович еще раз пристально оглядел огромный зал и пошел к стене. Обогнув красный ночник в виде пластмассовой божьей коровки, так нелепо смотревшейся среди убранства из золота и мрамора, он остановился около стены. Две гранитные плиты были раздвинуты влево и вправо, а в углублении между ними мигали кнопки электронного замка сейфа. Раздался глухой щелчок, и все погасло. Петрович потянул за ручку сейфа, и тяжелая дверца нехотя подалась в сторону.

Сейф осветился изнутри, и взору представился ларец, плетенный из ажурных серебряных нитей и украшенный круглыми разноцветными камнями.

Петрович только протянул к нему руку, как услышал шорох за своей спиной. Резко обернувшись, он нос к носу столкнулся с женским лицом. Испуганные глаза смотрели на него, как будто заранее прося прощения. В следующее мгновение он почувствовал боль от удара по голове, и сотни светящихся божьих коровок сначала резко вспыхнули в глазах, и сразу же одновременно погасли.

Ему показалось, что он падает в черную бездну.

* * *

Когда Жан Поль Батиста был студентом первого курса теологического факультета Парижского университета, открывающиеся ему знания были столь гармоничны, и так просто объясняли все мироздание, центром которого был Всевышний, что труды отцов церкви казались ему конечной истиной. И стоит только донести до как можно большого количества людей простые церковные догмы – и мир изменится, он станет лучше на его глазах.

Библия, которая не содержит в себе никакой систематической философии, с лихвой восполнялась ее мудрыми толкователями; Никейский собор 325 года, установивший официальную догматику христианства, облегчил задачу теологов на целое тысячелетие вперед:

– Григорий Нисский развил представление о Боге как о сверхприродном и непознаваевом существе, а также о нематериальной и бессмертной душе. Он отвергнул идею Платона о предсуществовании душ, за которую в свое время был осужден и поплатился жизнью Ориген;