Темная, грозная фигура нависала над изножьем моей кровати. Закусив губу, чтобы одержать крик, я лежал в агонии смертного страха. Вероятно, уговаривал я себя, эта фигура — всего лишь сотканная из воздуха, навеянная алкоголем химера. Но нет! Фигура была слишком реальной, слишком материальной, чтобы принять ее за иллюзию. И хотя в висках пульсировала боль, я с уверенностью мог сказать, что успел уже оправиться от последствий своей невоздержанности и полностью владею своими чувствами!

Несколько мгновений, которые показались мне вечностью, я лежал неподвижно, словно парализованный, едва осмеливаясь дышать. Ни Ашер, ни Крокетт не позаботились задернуть шторы единственного в комнате окна и теперь сквозь незадрапированные стекла в комнату лился поток лунного света: очевидно, с утра покрытое тучами небо к ночи прояснилось. Мое зрение приспособилось к лунному освещению комнаты, и я со всей отчетливостью увидел, что посетитель мой — женщина!

Пот выступил из всех пор моего тела и ледяными бусинами застыл на лбу. Внезапно темная фигура сдвинулась с места — поплыла — к моему изголовью. Все ближе и ближе подходила она, пока не нависла прямо надо мной. Она склонилась ниже, и я почувствовал теплое дыхание на своей щеке. В это мгновение лицо незнакомки осветилось проникшим в комнату лунным лучом, и я уставился на се черты в изумлении и полном недоумении.

Ледяной холод сковал мое тело — наступило отупение всех чувств. Я задыхался. Грудь тяжело вздымалась, мозг пылал, душу томила смутная, невыносимая тоска.

С неистовым воплем ужаса я приподнялся на кровати — и вновь откинулся, провалившись в глубокий обморок!

Hе могу точно сказать, как долго пребывал я в порожденном страхом ступоре. Знаю лишь, что глубочайшее беспамятство сменилось продолжительным, беспокойным и пугающе реальным сном, постепенно поднявшимся из глубин моего мозга. Я находился один на пустынном тропическом острове, раскаленное солнце безжалостно палило землю. И вдруг послышался странный звук: низкий, страшный раскат, становивший все громче, нараставший до громового крещендо. Оглядевшись по сторонам в испуге и изумлении, я увидел невдалеке конус высокого вулкана, из чьей словно бы срезанной вершины вырвался внезапно густой столб ярких искр, а следом за ними — фонтан кипящей красной лавы.

Почва под моими ногами дрогнула, заколебалась с неукротимой силой природного катаклизма, известного под именем землетрясения. Все мое тело затрепетало в одном ритме с этим яростным проявлением скрытых в природе сил. Из подземных недр вулкана послышался мощный, рокочущий глас, подобный гласу языческого божества. Он произносил отрывистые, недоступные моему разумению приказы.

Только тут я начал догадываться, что уже бодрствую и что сновидение не было вполне сновидением: палящая жара была реальностью. И дрожь, сотрясавшая мое тело, — тоже. И голос, интонация и тембр которого показались мне знакомыми, обращался ко мне с громким, настойчивым требованием:

— Просыпайтесь, По! Чертов дом горит!

Веки мои, затрепетав, распахнулись. Вблизи я увидел лицо полковника Крокетта; кожа его блестела от пота, темные волосы растрепались и прилипли ко лбу, черты выражали суровую настоятельность. Мои чувства были до такой степени притуплены, что прошло еще несколько мгновений, прежде чем я вполне осмыслил несколько аномальных аспектов этой ситуации: яркий, мерцающий свет, позволивший мне разглядеть лицо полковника в сумраке спальни — едкий дым, щипавший глаза и раздражавший обоняние — потрескивание, доносившееся из коридора. Лишь тогда вся страшная, леденящая кровь истина ударом молнии поразила мое естество.

Вокруг нас полыхал пожар!

Одним прыжком выскочил я из постели. Крокетт махнул рукой, приглашая меня следовать за ним, и ринулся к выходу из спальни, крича мне через плечо:

— Живей, По, а то в головешки превратимся!

Глаза слезились, в глотке першило. Я бросился вслед за полковником и пробежал по пятам за ним длинный, задымленный коридор, затем лишь, чтобы у самой лестничной площадки наткнуться на колеблющуюся колонну пламени, неотвратимо поднимавшуюся вверх по лестничному проему и безнадежно преградившую нам путь. Оглядевшись, Крокетт заприметил в нескольких шагах от нас закрытую дверь — по всей вероятности, за ней скрывалась еще одна спальня. Подскочив к двери, полковник резко повернул ручку — и у него вырвалось ругательство.

— Заперто! — вскричал он. Отступив на шаг, он взмахнул правой ногой и одним мощным ударом ботинка заставил дверь распахнуться на жалобно скрипнувших петлях. Он вбежал на миг в спальню и показался снова с простыней в руках.

— Прыжок или смерть, По, — сказал он, с дикарской ухмылкой поглядывая на меня и привязывая конец простыни к резной деревянной балюстраде, а другой конец сбрасывая вниз. Перебравшись через перила, он скрутил обеими руками простыню, придав ей форму веревки или каната, и соскользнул вниз по этой импровизированной пожарной лестнице, а под конец отпустил руки, спрыгнул и ловко приземлился на обе ноги.

— Вперед, По! — крикнул он мне снизу, приложив ладони ко рту, чтобы перекрыть звуком своего голоса рев разверзшейся преисподней. — Плевое дело!

Страх бурным потоком гнал кровь через мое сердце, но я постарался в точности воспроизвести ту процедуру, которую столь успешно проделал Крокетт. Оседлав перила, я мокрыми от пота руками схватился за простыню и то ли соскользнул, то ли сполз по ней. С мгновение я висел в воздухе, бессмысленно болтая ногами, потом, зажмурившись и прочитав про себя молитву, я выпустил полотнище и рухнул. Мои стопы с сильным ударом врезались в пол, меня подбросило, и я распластался на животе, слегка оглушенный, но в целом невредимый. Могучая рука тут же протянулась ко мне, ухватила меня за локоть и рывком поняла на ноги.

Некогда баловаться, По! Сюда!

Таким густым таким удушающим был скопившийся дым, такой жестокой, всепроницающей была жара, что я мог лишь слепо бежать вслед за пограничным жителем, прокладывавшим нам путь через пылающие проходы обреченного дома.

Кашляя, задыхаясь, ничего не видя сквозь пот, заливавший мне глаза, я старался не отставать, спотыкался, продирался через неукротимую ярость бушевавшего вокруг нас пламени.

Вслед за моим проводником я прошел по сводчатой галерее в ту самую пещерообразную гостиную, которая теперь превратилась в пылающий, слепящий пандемониум. Тяжелые старинные портьеры казались огненными парусами.

Картины, составлявшие столь высоко ценимую Ашером коллекцию предметов искусства, полыхали в своих золоченых рамах. Антикварная мебель, в том числе и кресла, которые мы с Крокеттом занимали всего несколько часов назад, были пожраны пламенем и не утолили его ненасытность. Даже резной дубовый потолок обратился в рокочущий огненный свод.

Впервые Крокетт немного растерялся. Глазами, сверкавшими так же искрометно, как окружавшая нас стихия, он всматривался в главный выход из гостиной, что открывался в коридор, уводивший к парадной двери. Проследив за направлением его взгляда, я увидел, что коридор полностью прегражден стеной — буквально плотной, твердой стеной огня.