Натали не хотелось изведать ничего такого, особенно при условии, что она находилась не среди друзей.

Ей не хотелось терять контроль над собой.

Не различать, где реальность, а где нет.

Это было бы слишком. Все равно что смотреть на свои руки и видеть, что они превращаются в руки матери. Как смотреться в зеркало, а Натали с тех пор, как огласили приговор – два пожизненных заключения, – делала это каждый божий день, и заглядывать тем самым в глаза женщины, способной сорок семь раз вонзить нож в живот мужчины, а затем загрузить его – в спортивных носках, с теннисной ракеткой – в машину и оставить у двери дома жены, с тем чтобы она обнаружила труп в воскресенье утром, когда выйдет забрать свежую газету.

Натали не знала, на что способна, имея матерью такую женщину, и потому не могла позволить себе поступать так, как поступают другие.

Не могла позволить себе допиться до такого состояния, чтобы взобраться на стойку бара в комнате для отдыха в подвале и броситься лицом вперед в объятия того, кто поймает ее, как это сделала Лила до того, как они отправились за апельсиновым соком.

И тем не менее, будучи трезвой, Натали дала уговорить себя поехать в магазин на «Мустанге» Пола. И она была трезвой, когда Джанетт повернулась к ней в автомобиле и сказала, словно только что заметила ее: «Натали Монтесано? Натали, это ты?» Зрачки Джанетт стали похожи на две черные монеты, огромные по сравнению с сократившейся в размерах радужной оболочкой. Она не бормотала, но говорила так, будто разучилась пользоваться языком. «Подожди. – Казалось, она смутилась. – Подожди. Почему мы тебя не любим?»

И этого было достаточно. Хорошее настроение, открытость, предвкушение приключения из-за того, что она согласилась отправиться в автомобильную поездку снежной ночью, все это оставило Натали. И на смену пришло высокомерие. Приправленное яростью. Переплетенное с ненавистью.

Возможно, в конце-то концов у нее внутри имелась какая-то частица матери. Но она не принуждала ее хватать острый предмет и вонзать в ближайшую грудь – в машине можно было выбирать из трех сердец. В Натали не бушевали подобные страсти, все было куда спокойнее. И потому она не боялась. Ни за себя, ни за кого-то еще.

Ей было безразлично, погибнут они все этой ночью или нет.

То, что она сделала, было сделано без размышлений, без обдумывания в течение долгих лет: она выкинула руку вперед и сказала:

– Осторожно! Машина!

Никакой машины не было. Была всего одна машина – та, в которой ехали они, содрогнувшаяся, когда Пол резко затормозил, а потом заскользившая по льду. Скоро старый «Мустанг» подался в сторону, не желая ни ехать прямо, ни поворачивать. И было дорожное ограждение и расстояние до него – одно лишь воздушное пространство и никаких деревьев.

В какой-то момент, до того, как машина ударилась об это ограждение, конечно же, запомнившееся ей, она вдруг ясно увидела то, что происходит, и то, что произойдет, и осознала все до такой степени остроты, о возможности которой не подозревала.

Глядя на надвигающееся на них ограждение – и, кроме того, на зияющую перед ними пропасть, – она закричала. Она кричала точно так же, как кричала жена мужчины, нашедшая мешок с его телом, так, как кричит безумная женщина, разрывающая кишки лгущего и изменяющего ей мужчины. Она кричала, а машина, содрогнувшись, остановилась.

Она продемонстрировала мне, как кричала тогда, и у меня несколько дней звенело в ушах.

История Натали на этом, на аварии, не заканчивается. У нее есть продолжение.

Если бы кто-нибудь оказался на той горе и увидел смятый в лепешку черный «Мустанг», если бы люди заглянули в разбитое окно рядом с задним сиденьем, на котором она лежала, то задались бы вопросом, что с ней произошло. Собираются ли вернуться за ней ее попутчики и почему никто не попытался привести девушку в чувство, прежде чем уйти?

Всю ночь шел снег, но теперь с темного неба сплошняком падал град. Все надеялись, как надеялась бы и Натали, будь она в полном сознании, что они не бросят ее вот так, на дороге. Девушка по имени Джанетт сказала, что они пошли за помощью.

Они велели ей оставаться на месте.

И держаться, ладно?

Держаться и не сдаваться. Они вернутся.

Но Пол не вернулся. Тим не вернулся. И Джанетт тоже не вернулась, хотя именно она пообещала сделать это. Они выбрались из убитой в хлам машины и пошли сквозь ураган к дому Лилы, где имели возможность позвонить и попросить о помощи.

Может, они бежали по льду что было сил. Может, оставить ее там было единственным, до чего они сподобились додуматься при сложившихся обстоятельствах, с наркотиками в крови и полным отсутствием мобильной связи. Возможно также, что им все это было небезразлично, что они пытались что-то сделать, но тут возникло какое-то непреодолимое препятствие, из-за которого о происшествии так долго не сообщалось.

Или, возможно, они знали, чего жаждала Натали, смогли почувствовать ту зловещую ее часть, вызвавшую к жизни непреднамеренное желание катастрофы и наблюдающую за его осуществлением – и потому повернулись к ней спинами. Я не знаю, почему они не пришли за ней.

Мне известно лишь, что она долгое время была без сознания. А затем, очнувшись, ничего не поняла.

Она словно пробудилась от глубокого сна, ее тело было усыпано осколками стекла. Она смогла выползти из машины, потому что ветровое стекло оказалось разбито вдребезги, и стала ждать помощи. Но дорога была пустынна, рядом никого. Поняв это, она встала, и ветер принялся за ее волосы. Она пошла, под ее ногами затрещал лед. А потом ничего. Никаких следов. Никакой девушки.

Дом в моем сне выл от ветра. Ветер проникал в него через разбитые окна; занавески трепыхались и бились о покрытые сажей стены.

Я осознавала некоторое вещи, такие, как, скажем, время. Когда я бодрствовала, то не сомневалась, что стоит январь, значит, и во сне дело, по всей вероятности, происходило в январе. Возможно, сон существовал неотрывно от меня, зеркально отражая погоду и праздники: я жила дальше, и он делал то же самое.

Но если бы это было так, красные угольки, оставшиеся после пожара, должны были бы уже потухнуть.

Если время во сне было тем же самым, Фиона Берк была бы гораздо старше. Как и все другие девушки. Из газет я знала, что Натали Монтесано уже двадцать четыре.

Натали нашла меня прежде, чем я смогла найти ее. Она стояла на втором этаже; блеклые глаза смотрели на меня поверх покореженных черных головешек, некогда бывших перилами, за которыми виднелись ее волосы. Она хотела, чтобы я поднялась к ней, а я – чтобы она спустилась, и в результате мы встретились посередине лестницы.

Если бы у меня были мозги – если бы они были у меня не только наяву, но и во сне – я бы спросила ее, почему она всюду следует за мной. Она чего-то хочет от меня? Именно поэтому продолжает приходить ко мне?