Лежа на постели, Мамай отправил слуг за Джизеллой. Ему захотелось, чтобы она спела какую-нибудь грустную балладу, столь созвучную теперешнему его настроению.

Осушив чашу с травяным настоем, Мамай сморщился от горечи, которая обожгла ему горло.

– Я же велел тебе, Омар, приготовлять лекарства послаще, – сердито бросил Мамай врачевателю. – Уйди с глаз моих! У меня и так горько на душе, а ты еще суешь мне какую-то полынную горечь!

Омар отвесил низкий поклон Мамаю. Уходя, лекарь столкнулся в дверях с Джизеллой, которая, посторонившись, уступила ему дорогу. Джизелла была одета в длинное темное платье с желтой узорчатой вышивкой по вороту и на рукавах. Длина платья спереди была такова, что из-под него виднелся нижний край белой исподней сорочицы и носки красных туфель Джизеллы. Сзади же подол платья волочился по полу. В руках Джизелла держала лютню.

Развалившийся на постели Мамай молчаливым жестом повелел Джизелле снять с него пояс и сапоги. Джизелла подчинилась с видом скорбной покорности.

– Опять ты надела это черное платье, упрямица! – Мамай недовольно зыркнул на Джизеллу, устраиваясь поудобнее на ложе. – Я же подарил тебе пару ярких платьев и роскошный сине-зеленый плащ.

– Ты же знаешь, господин, что я ношу траур по своему умершему отчиму, – негромко промолвила Джизелла, не поднимая глаз на Мамая. – Обычай соблюдения траура есть и в исламе, а не только у христиан.

Мамай задержал свой взгляд на головном уборе Джизеллы, это был высокий чепец из красного бархата, дополненный полупрозрачной темной вуалью. Длинные косы Джизеллы были спрятаны под чепцом, на котором поблескивал узор из мелких жемчужин. Продолговатое бледное лицо Джизеллы с тяжелым носом и низкими бровями, обрамленное скорбной вуалью, показалось вдруг Мамаю необыкновенно красивым. Свет масляной лампы озарял глаза Джизеллы, которые блестели, как звезды на небе.

«Похоже, девица-то расцветает, – промелькнуло в голове у Мамая, – распускается, как весенний цветок. И траур ей явно к лицу!»

Мамай попросил Джизеллу спеть ему что-нибудь печальное. Но перед этим Мамай повелел Джизелле, чтобы она дала ему испить сладкой медовой воды.

– От целебного настоя у меня горечь во рту, – проворчал Мамай.

Джизелла направилась за парчовую перегородку, где на маленьком столике возвышались два сосуда: в одном была обычная родниковая вода, в другом – вода, подслащенная медом. Тут же стояли серебряные чеканные чаши и поднос с фруктами. С холодным спокойствием Джизелла налила в одну из чаш медовой воды. Затем она быстрым заученным движением вынула из потайного гнезда на корпусе лютни крошечный медный флакончик с ядом, вылив его содержимое в кубок с водой. Сунув опустевший флакончик обратно в гнездо, Джизелла с негромким щелчком закрыла эту потайную щель гладко отполированной деревянной задвижкой, схожей по цвету со светло-коричневым корпусом лютни.

Хранить яд в корпусе лютни придумал Эцио ди Посса, сознававший, что слуги Мамая могут в любой момент обыскать Джизеллу, раздев ее донага. Отыскивать же хитро устроенный тайник на корпусе лютни Мамаевым слугам просто не придет в голову. Ведь с виду лютня – это пустая деревяшка с натянутыми на нее струнами.

Несмотря на все усилия, Джизелла не смогла подавить в себе предательское волнение, подавая чашу с ядом Мамаю. У нее было чувство, что она подошла к краю бездонной пропасти. Сердце ее, уже готовое к этому безжалостному поступку, вдруг испуганно затрепетало в груди. Рука Джизеллы дрогнула и вода едва не перелилась через край кубка.

– Что с тобой, голубка? – насторожился Мамай, уже протянувший руку к чаше с медовой водой.

– Мне показалось, что под столом сидит крыса, господин, – пробормотала Джизелла, мысли которой путались в голове. Она заставила себя посмотреть в узкие настороженные глаза Мамая.

Мамай слегка улыбнулся, погладив Джизеллу по плечу.

– Крысы – это такое зло, которое всюду проникнет, – сказал он. – Эти мерзкие твари обитают даже в ханском дворце, в Сарае.

Взяв кубок из руки Джизеллы, Мамай поднес его к губам, но в следующий миг его опять обуяли какие-то подозрения. Мамай протянул чашу Джизелле, велев ей отпить из нее.

«Надо мужественно жить и так же умирать!» – мысленно сказала себе Джизелла, приняв кубок от Мамая и сделав из него несколько глотков. При этом ни один мускул не дрогнул у нее на лице.

Успокоенный Мамай допил оставшуюся медовую воду и с блаженным вздохом откинулся на мягкие подушки, предвкушая насладиться прекрасным пением Джизеллы. Потянувшись, Мамай на мгновение закрыл глаза, в ту же секунду ему вдруг стало нестерпимо трудно дышать, а сердце его пронзила острая боль. Испуганно вытаращив глаза, Мамай хотел позвать на помощь, но из его горла вылетел лишь негромкий хрип вперемежку с густой пеной.

Корчась в предсмертных судорогах, Мамай увидел, что и Джизелла изгибается на полу в таких же судорожных конвульсиях с перекошенным от боли лицом.

В начале зимы Тохтамыш отправил послов в Москву с известием о смерти Мамая. Во главе посольства был поставлен мурза Огул-бек, неплохо владеющий русским языком. Огул-беку было также велено Тохтамышем встретиться с рязанским князем, который в свое время заключил союз с Мамаем против Москвы. Тохтамышу хотелось вызнать через Огул-бека, какие настроения царят среди русских князей и собирается ли московский князь, как встарь, платить ежегодную дань в Орду.

Тохтамыш ожидал возвращения Огул-бека с нетерпением и беспокойством. Неудачная осенняя поездка на Русь эмира Едигея, когда московляне задержали послов из Орды под Коломной, сильно уязвила Тохтамыша. Выказывать свой гнев московскому князю Тохтамыш не спешил по двум причинам. Во-первых, московский князь являлся весьма серьезным противником, он держал под своей рукой всю Северо-Восточную Русь. Во-вторых, смерть Мамая упрочила положение Тохтамыша, но не настолько, чтобы ему можно было почивать на лаврах. Золотая Орда была раздроблена, независимые ханы в Булгаре и Ас-Тархане не признавали власть Тохтамыша. Прежде чем враждовать с Русью, Тохтамышу предстояло покорить Булгар и Ас-Тархан.

Сарайская казна была почти пуста, поскольку при владычестве Мамая в нее запускали руку все кому не лень. Сарайские вельможи трепетали перед Мамаем, но совершенно не боялись марионеточных ханов, коих Мамай сажал на трон. Царедворцы беззастенчиво расхищали ханские сокровища, пользуясь тем, что Мамай нечасто появлялся в Сарае и не мог за всем уследить.

Для того чтобы захватить Булгар и Ас-Тархан, окруженные мощными укреплениями, Тохтамышу была нужна большая и сильная армия. Между тем из-за денежных затруднений Тохтамыш не мог содержать даже то войско, что имелось у него под рукой. Волей-неволей Тохтамышу пришлось распустить по домам алан, саксин и донских кипчаков, поскольку им все равно нечем было платить за службу. Подле Тохтамыша оставались лишь отряды татар и туркмен, пришедшие с ним в Сарай из Синей Орды.