— И все это время профессор Фоска был с вами?

— Да, — подтвердила Вероника.

— Нет, — одновременно с ней ответила Серена.

На лице Вероники мелькнуло раздражение.

— Ты это о чем? — обвиняющим тоном переспросила она.

Серена смутилась.

— Ну я… да так, ерунда. Он просто отлучился на секундочку, покурить. Вот и всё.

— Ах да, я и забыла, — нехотя признала Вероника. — Его не было всего минуту.

— Профессор не курит в помещении, потому что у меня астма. — Серена кивнула. — Он очень заботливый!

Внезапно ее телефон пиликнул, и на экране возникло сообщение. Схватив мобильный, Серена прочитала послание и просияла.

— Я побегу. У меня встреча.

— Да ты что? — Вероника закатила глаза. — С тем самым неизвестным поклонником?

Серена сердито уставилась на нее.

— Прекрати!

Рассмеявшись, Вероника ехидно пропела:

— У Серены появился тайный возлюбленный!

— Никакой он не возлюбленный!

— Но тайный. Серена никому не говорит, кто он такой. Даже мне. — Вероника понимающе подмигнула подруге. — Он что, женат?

Серена покраснела.

— Нет, не женат. И вообще, он просто друг. Мне пора.

— Да и мне тоже, — заторопилась Вероника. — Скоро начнется репетиция «Герцогини Мальфи». — Она мило улыбнулась Зои. — Жалко, что тебя не взяли в актерский состав. Великолепная постановка! Никос, наш режиссер, — настоящий гений. Когда-нибудь он точно прославится. Кстати, я играю герцогиню. — И Вероника бросила торжествующий взгляд на Мариану.

— Ну разумеется. Спасибо, что согласились со мной побеседовать.

— Пожалуйста. — Вероника лукаво прищурилась и направилась к выходу из бара. Серена последовала за ней.

— О-ох… — Зои отставила пустую кружку и тяжело вздохнула. — Я же говорила. Они ужасно противные.

Мариана не стала спорить. Любимицы Фоски ей тоже не понравились. Но главное, большой опыт работы с людьми подсказывал ей, что обе девушки лгали.

Только вот в чем? И зачем?

Много лет я боялся даже открыть шкаф, в котором она лежала.

А сегодня неожиданно для самого себя встал на стул и, дотянувшись, вытащил с верхней полки маленькую плетеную корзинку, где хранилось все то, что я желал бы навсегда вычеркнуть из памяти.

Сев у окна и раскрыв корзинку, я принялся перебирать ее содержимое: несколько печальных, тоскливых писем с признаниями в любви, которые я написал понравившимся девушкам, да так и не отправил; пара наивных, ребяческих рассказов о жизни на ферме; плохие стихи, о которых я уже и забыл.

Последнее, что я достал из этого ящика Пандоры, — дневник в коричневой кожаной обложке — я помню очень хорошо. Я завел его в то лето, когда потерял мать. Мне было двенадцать.

Я открыл дневник и принялся листать исписанные неровным детским почерком страницы. Со стороны строчки могли показаться глупыми и несерьезными, однако моя жизнь сложилась бы совсем иначе, если б не события, о которых там идет речь.

Буквы в дневнике, особенно ближе к концу, такие корявые и неразборчивые, что порой приходится гадать, что это за слово. Создается впечатление, что их выводили в спешке, в припадке безумия… или, наоборот, просветления.

И пока я просматривал дневник, туман в голове начал постепенно рассеиваться. Мне открылась тропка, ведущая назад, к тому лету, к моему детству.

Я часто прохожу по этому пути во сне: шагаю по извилистой проселочной дороге к дому на ферме.

Я не хочу возвращаться.

Не хочу вспоминать…

И в то же время нуждаюсь в этом. Потому что записи в дневнике — больше чем исповедь. Это попытка найти то, что я утратил, вернуть несбывшиеся надежды и оставшиеся без ответа вопросы. Стремление с помощью страшных тайн, призраки которых живут на этих страницах, объяснить то, что со мной происходит.

Дневник для меня — как магический хрустальный шар для гадалки.

Только показывает он не будущее, а прошлое.

К девяти часам Мариана пришла в «Игл» на встречу с Фредом.

Этот паб, самый старый в Кембридже, оставался в наши дни таким же популярным, как и в семнадцатом веке. В нем было несколько обитых деревянными панелями смежных помещений, главное из которых называлось Баром военных летчиков.

Здесь пахло жареной бараниной, розмарином и пивом. Колонны поддерживали неровный потолок, испещренный надписями и рисунками времен Второй мировой войны: британские и американские летчики написали здесь свои имена, выжгли номера отрядов, намалевали карикатурные изображения голых женщин с пухлыми яркими губами.

Ожидая у стойки появления бармена, Мариана, задрав голову, в неровном свете свечей рассматривала потолок с посланиями от тех, кто давно уже лежал в могиле.

Молодой круглолицый бармен в черно-зеленой клетчатой рубашке вытащил из посудомоечной машины поддон с вымытыми кружками, от которых шел пар, и улыбнулся Мариане.

— Что будете заказывать, дорогуша?

— Бокал вина «Совиньон блан», пожалуйста.

— Секундочку.

Он налил ей вина. Расплатившись, Мариана огляделась, выбирая, куда бы присесть.

Тут и там, держась за руки, нежно ворковали влюбленные парочки. Старательно отводя глаза от столика, за которым обычно устраивались они с Себастьяном, Мариана сверилась с часами. Начало десятого. Фред опаздывает. Может, он вообще не явится? Хорошо бы! Она посидит еще четверть часа и уйдет.

Не выдержав, Мариана все-таки повернулась к их с Себастьяном столику в углу. Он был не занят, и Мариана, поколебавшись, направилась туда.

Опустившись на стул, она отпила вина и, по старой привычке, провела пальцем по знакомым трещинкам на деревянной столешнице. Как и раньше, отовсюду доносились оживленная болтовня и смех. Если зажмуриться, можно на несколько минут вновь оказаться в прошлом. Мариана представила, что ей снова девятнадцать и вот-вот появится Себастьян в белой футболке и голубых джинсах с дырой на коленке.

— Привет! — произнес чей-то голос.

Мариана, подсознательно надеявшаяся услышать Себастьяна, в некотором недоумении распахнула глаза, и иллюзия рассеялась.

Перед ней с застенчиво-счастливой улыбкой на лице стоял Фред, сжимая в руке кружку «Гиннесса».

— Извини, что опоздал. Меня задержал научный руководитель. Я торопился как мог, крутил педали изо всех сил и въехал в фонарный столб.

— Ты не ушибся?

— Да нет. Фонарю досталось больше. Я присяду?