29-го марта

Ничего, ничего, ничего!!

Стало холоднее, в моей комнате топили целый день.

31-го марта, восемь часов утра

Получила!.. Получила! И какое счастье принесло мне это письмо! Папа согласен принять Жана и его тетку! О, как он добр и как я люблю его!

Он нежно бранит меня, что я так поздно, сказала ему обо всем.

«Маленькая притворщица! – пишет он, – мог ли я думать, что у нее есть возлюбленный?»

У меня такое чувство, точно в моем сердце светит солнце… Сейчас я поцеловала Катрину, чем страшно поразила ее.

Те, кому жизнь посылала много суровых испытаний, уже не имеют доверия к улыбкам судьбы, зная, что она – предатель, способный нападать совершенно неожиданно, из-за угла, Жан д'Эскарпи мало прожил, но много пережил; прошлое, полное превратностей и приключений, отучило его от наивных надежд. Поэтому, страстно целуя письмо Шоншетты, сообщавшее о благоприятном ответе Дюкателя, письмо, полное радостных надежд, – он почувствовал, как в глубине его души зашевелилась смутная тревога. Все, что он слышал о старике, не могло не беспокоить его. В сущности это ведь – сумасшедший. Положим, сумасшествие – только периодическое, но хроническое и всегда опасное.

У мадам Бетурнэ было больше надежды.

– О чем ты беспокоишься? – говорила она, – если этот сумасшедший старик соглашается повидаться с нами, это значит, что в принципе он согласен на брак Шоншетты; остальное уже не так важно; ведь ты ничем не хуже и нисколько не беднее любого жениха. – И, ласково целуя его, она прибавила:

– Вы даже очень и очень привлекательны, милый мой племянничек!

Дюкатель сам назначил день для свидания, и мадам Бетурнэ с Жаном накануне решительного дня покинули Локневинэн. По дороге в Кемпэр, у ограды кладбища, Жан велел кучеру остановиться.

– Пойдем проститься с Луизой, – сказал он, подавая руку тетке.

Они тихо пошли к могиле.

– Если на могилке распустился хоть один цветочек, это будет знаком, что все хорошо уладится, – сказала мадам Бетурнэ.

Могила находилась в самом конце аллеи, рядом с памятниками покойных Морлан и Бетурнэ, и состояла из простой плиты с крестом в изголовье и обозначенным именем усопшей. Склонившись на колена, тетка и племянник прочли краткую молитву.

– Посмотри, тетя, – сказал Жан, указывая концом трости на нежную, почти прозрачную чашечку белого цветка, пробившегося сквозь прошлогоднюю траву, после чего сорвал цветок и спрятал его на своей груди.

На другой день они поехали в Париж и остановились на квартире Жана, на бульваре Латур-Мобур. Жан хорошо знал дорогу к старому дому: в тяжелые дни, проведенные в Париже, он часто избирал целью своих прогулок этот уголок аристократического квартала с высоким зданием, обнесенным со всех сторон стенами без признака калиток, так что каждый прохожий с недоумением спрашивал себя, где же вход в этот дом? Когда фиакр повернул на Университетскую улицу, Жан снова почувствовал беспокойство при мысли, что через несколько минут очутится лицом к лицу с беспокойной душой, обитавшей в этом странном жилище.

– Неужели среди родных Шоншетты не нашлось никого, кто позаботился бы, чтобы старика заперли в больницу?

– Да у нее почти нет родных, – возразила мадам Бетурнэ. – Ее мать была креолка с Мартиники и умерла, говорят, вскоре после рождения дочери; со стороны самого Дюкателя остались в живых две тетки, где-то там, в Берри, и с теми он, кажется, в ссоре. Он до сих пор не попал в больницу для душевнобольных, вероятно, только потому, что некому было посадить его туда.

– И у этого сумасшедшего мы пришли просить согласия на наш брак? – воскликнул Жан, – да нас самих следует засадить!

– Что же делать! – ответила мадам Бетурнэ, пожимая плечами, – он – отец Шоншетты, и, пока закон признает его в здравом уме, мы не можем обойтись без его согласия. Кроме того, говорят, что в промежутки между припадками это – человек высокого ума, притом необыкновенно воспитанный и любезный, словом – какой-то чародей. Будем надеяться, что попадем к нему в один из светлых моментов.

Они подъехали с улицы Пуатье, где была единственная калитка, через которую можно было проникнуть в дом. Удар молотка пробудил внутри дома далекие отголоски; после нескольких минут ожидания за дверью послышались ленивые шаги, и на пороге появилась Нанетта. Первым ее движением было снова запереть дверь, но Жан предвидел ее маневр; он отстранил ее, и мадам Бетурнэ вошла.

– Можно видеть мсье Дюкателя? – спросил Жан.

– Нет, нельзя, – ворчливо ответила Нанетта, – и что вам от него нужно? Он вас совершенно не знает.

– Напротив, он ждет нас. Доложите ему, пожалуйста, что мадам Бетурнэ приехала со своим племянником.

– Не доложу, – ответила старуха.

– Но почему же, добрая женщина? – возразила мадам Бетурнэ, невольно улыбаясь.

– Потому что господин не желает, чтобы ему мешали, он от этого хворает, а я потом изволь расплачиваться! Лучше уезжайте, откуда приехали, нечего и пробовать!

– Послушайте, Нанетта, – сказал Жан, которому пришла счастливая мысль, – мы приехали по поручению мадемуазель Шоншетты, и она рассердится на вас, если вы помешаете нам увидеться с ее отцом.

Удивленная, что он знает ее имя, Нанетта окинула его недоверчивым взглядом.

– Если вы от мадемуазель, – сказала она помолчав, – дело другое. Впрочем, это, может быть, – неправда… Подождите, я спрошу господина.

– Подумай, каково жилось нашей бедной Шоншетте в обществе сумасшедшего и этой старухи! – сказала мадам Бетурнэ, когда Нанетта ушла.

– У меня такое чувство, точно, переступив порог этого дома, мы ушли от жизни, – ответил Жан.

В эту минуту с верхней площадки лестницы раздался голос служанки:

– Можете подняться наверх: господин ждет вас.

Они поднялись по широкой лестнице, украшенной резьбой. Нанетта проводила их через несколько слабо освещенных комнат в маленькую переднюю перед комнатой Дюкателя, где Шоншетта в дни своего детства часто стояла, не решаясь постучаться. На этот раз дверь открылась без всякого стука со стороны гостей, и на пороге появился высокий старик, тщательно одетый, в безукоризненном белье, свободном черном сюртуке и серых панталонах.

– Мадам, – сказал он, пропуская гостей в комнату, – простите меня, и вы тоже, месье, что я принужден принять вас в своем рабочем кабинете: я болен и не покидаю своей комнаты.

Он ввел их в большую комнату со сводчатыми окнами, пропускавшими мало света, благодаря спущенным занавескам. Гости сели около письменного стола, заваленного книгами и бумагами; наступило неловкое молчание.

Смущенная мадам Бетурнэ решилась приступить прямо к делу.

– Боже мой, – сказала она, – ведь вы знаете, по какому поводу мы явились к вам. Мы просим вас решить вопрос, от которого зависит счастье нашей дорогой Шоншетты.