litbaza книги онлайнИсторическая прозаЧастная жизнь женщины в Древней Руси и Московии. Невеста, жена, любовница - Наталья Пушкарева

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33 ... 55
Перейти на страницу:

Занятия матерей с детьми грамотой приносили свои плоды: подраставшие дети могли вести переписку с отсутствовавшими дома отцами и другими родственниками. Письма же самих матерей, волею обстоятельств оказавшихся оторванными от своих «любезных чад», отличает исключительная эмоциональность, свидетельствующая о нежной привязанности. «Ох, мой любезный Васенька, — обращалась к сыну Е. П. Урусова в одном из предсмертных писем, — не видишь ты моего лица плачевного, не слышишь моего рыдания смертного, не слышишь, как рыдает сердце мое… и душа моя сокрушаетца!» Какими только словами не называет мать своего «друка», предчувствуя скорое расставание навсегда: «ненаглядный», «нинасмотреный», «утроба моя возлюбленная», «утеха и радость моя», «любезный мой, мой радостной».[241]

До нас не дошли другие материнские «епистолии» не только более раннего, но и того же времени, которые были бы столь же свободны от шаблона, как письма Е. П. Урусовой. Но примеры подобных эмоциональных обращений матерей к детям можно найти в литературных памятниках XVII века: «О чадо милое, только и утехи — ты, наша радость и веселие старости нашей, что ты един. Хощешь от нас прочь отъехать — ты нам убийца будешь обоим…» Буквально тем же настроением пропитано обращение реального исторического лица, героини одной из посадских повестей XVII века Авдотьи Дмитриевны сыну и невестке. Освобожденное от обязательных многословных благопожеланий, оно выглядит так: «Буди тебе, свет мой, Бог не изволит видетца — и ты меня поминай, а я не чаю видетца с вами, светы мои, потому что мы стали оба древны, и на вас, светы, наше благословление». Возвращаясь вновь к цитированному выше литературному памятнику, отметим строки, равно применимые к отношениям в семье Авдотьи Дмитриевны: «И тако отпустиша его с великим плачем и с рыданием, и жалостно бе отпуск его всему княжению их…»[242]

Анализ переписки Е. П. Урусовой с детьми позволяет почувствовать, что к дочкам матери нередко были не столь привязаны, сколь к сыновьям. Раскольница называла дочек «любезными» и «собинными» (любимыми), «ластовицами златокрылыми» и «светами ненаглядными», но не делилась с ними своей болью, вызванной решением ее бывшего мужа жениться вновь. Ее письма говорят об индивидуальном, внутреннем предпочтении именно сына — труднообъяснимого, но эмоционально понятного. Предпочтение одним детям перед другими существовало «от веку»: достаточно вспомнить жену волынского князя Владимира Васильковича Ольгу — четвертую дочь брянского князя Романа, которая, по словам летописца, была отцу «всих милее» — ее одну он называл «милая моя дочерь» (XIII век).[243]

Матери, особенно вдовы, чувствовали свои обязательства и ответственность перед всеми своими «чадами» до их совершеннолетия; предпочтения, вероятнее всего, скрывались — «полагалось» любить всех одинаково. «Едина капля слез матерних много прегрешений и клеветы загладит», — фиксировала подобные отношения назидательная «Пчела». Народная мудрость трансформировала этот афоризм в поговорку: «Материнская молитва со дна моря вынимет». Крохотная зарисовка, «картинка из детства» героя «Повести о Горе-Злочастии» (XVII век), пропитанная поразительной нежностью воспоминаний о материнской заботе, заставляет думать, что автор «Повести» «списывал» ее со своих личных чувств и переживаний. Такие чувства можно найти и в письмах Е. П. Урусовой, где описывается, как она «болезновала» за своего «Васеньку», когда он был маленьким: «Али забыл ты слезы мои и рыданье мое, любовь и ласку мою, как я рыдала по тебе, как видела тебя на смертном одре, не дала я покоя очима своима ден и нощь, и держала тебя, своего друга, на руках своих и амывала слезами».[244]

Если судить по текстам челобитных на имя государя конца XVII века, матери в Московии нередко были главными защитницами интересов и здоровья своих «сынишек» и «дочеришек» до их совершеннолетия, особенно если они выполняли опекунские функции («Отдала я, сирота ваша, сынишку своего Антошку Микифору сыну Усенкову на шесть лет, и в ту шесть лет выучит… сынишка моего живописному мастерству. И он, Микифор, сынишка моего учал бить нестерпимыми побои, напрасну и з двора от себя сослал… Пожалуйте меня, сироту, велите тово Микифора допросит, чего он моего сынишка не учит…»; или: «Отдала я, раба ваша, сына своего Козму Моисеева в научение пению нотному мещанину Тимофею Степанову, а он, государь, не похотел сына моего учить пению нотному, учал бит[ь] и увечить…»[245]). Отдав детей «в учебу», матери продолжали сопереживать их успехам и неудачам, стремились защитить их от невзгод. Подобные заботы вначале об учебе, а затем о служебных и финансовых делах уже выросших сыновей, о благополучии и бесконфликтности семейной жизни дочерей сопровождали зачастую весь жизненный путь матерей, относившихся к делам своих «чад» как к своим собственным.

Матери часто и весьма активно помогли детям в управлении хозяйственными делами их имений, пока те находились на «государевой службе». «Свет мой, — писала, например, мать князя В. В. Голицына княгиня Т. И. Голицына в 80-е годы XVII века, — здесь слух носится, что будет государев указ со всех вотчин имать по полуполтини з двора, а со вдов и недорослей и с манастырей вдвое, да кои на службах, и с тех имать по полуполтине…» Терзаемая сомнениями, она просила подтвердить или опровергнуть этот «слух».[246]

Переписка матерей со взрослыми сыновьями была в порядке вещей в течение уже нескольких столетий. Однако эмоциональное богатство она приобрела лишь во второй половине XVII века.[247] Письма же родителей, в частности матерей, маленьким детям были в это время, судя по дошедшим до нас документам личного происхождения, явлением редким — это направление в эпистолярном жанре еще только зарождалось.

Взрослые дети считали своим нравственным долгом помнить о материнском доме, писать туда письма, интересоваться здоровьем «родительницы». «Пожалуй, матушка (форма обращения к свекрови. — Н. П.) прикажи ко мне черкнуть, жива-ль мама и здорова ль она доехала…»[248] Выразительно признание царя Алексея Михайловича в одном из писем к матери: «А твоего день рожества по чину [мы] честно пировали, точию о том оскоблилися (были огорчены. — Н. П.), что лицем клицю не видалися, но духом с тобою [мы] всегда нераздельны…» Примерно в те же годы было написано письмо И. И. Чаадаева племяннице, княгине П. А. Хованской (к тому времени уже замужней и «матерой» — то есть имеющей своих детей), в котором он поучал ее: «Милость свою к матери покажи, не забудь…»[249] А Ф. Д. Маслов, называя дом своей матери истинно «праведным», просил ее почаще «писать про свое здоров[ь]я» и добавлял: «А мне бы слышать про твое здоров[ь]я, радоватца…» Ниже он сообщал, что «послал милости твоей икорки к сырной недели — извол[ь] кушат[ь] да радоват[ься]…»[250]

1 ... 25 26 27 28 29 30 31 32 33 ... 55
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?