Буквально вся жизнь женщины была сосредоточена на детях. Но лишь аристократки, родив детей, могли отдать их в дальнейшем на руки кормилицам; на матерях же из среды «простецов» с первого дня рождения ребенка лежали обязанности по вскармливанию, выхаживанию, ограждению от заболеваний и, наконец, воспитанию. Представления о материнском воспитании, о его содержании и эмоциональной окраске менялись от столетия к столетию медленно, но неуклонно. При этом X–XV века характеризовались сочетанием, с одной стороны, некоторого «небрежения» к ребенку с предоставлением матери «свободы» в воспитательных делах, а с другой — многочисленных строгостей и ограничений. Церковь активно вмешивалась в частную жизнь женщин и материнское воспитание, настаивая на воспитании детей в рамках православной этики. В то же время и светская, и церковная традиции в равной степени возвеличивали и, можно сказать, поэтизировали воспитательные функции женщины-матери и способствовали выработке «нормы» в межличностных детско-родительских связях.

Нравственный и культурный облик женщин и вообще людей Средневековья и раннего Нового времени, как мы его представляем сейчас, складывался в сфере частной жизни. Человек мог не занимать ни постов, ни должностей, не участвовать ни в каких политических баталиях, но иметь семью, круг соседей, размышлять о приземленном или «вечном» — и все это в пределах сферы его личного обособления, быть может не всегда осознаваемой. Частная жизнь отдельного индивида, конкретной женщины могла быть и сугубо интимной, и связанной с социальными процессами и явлениями. Но в любом случае, однако, роль отношений с матерью — и в детстве, и во взрослом возрасте — была очень велика. Следует учитывать также фактор социальной среды — в семьях «простецов» воспитание детей происходило стихийно, во время труда и досуга, а в семьях аристократии этот процесс благодаря дидактической литературе направлялся православными идеологами. Имела значение и форма органической группы — семья, род, клан, к которым принадлежали мать и ее ребенок.

Позитивная динамика развития частной сферы жизни древних русов и московитов, если судить по истории материнства, была связана с особенностями русской семейной организации, характеризовавшейся устойчивостью межпоколенных связей, значительной ролью старших женщин в доме, уважительным и внимательным к ним отношением со стороны детей и внуков, что особенно хорошо прослеживается на поздних, относящихся к XVII веку материалах. В педагогике матерей и бабушек сочетались постулаты православия и народные традиции, и таким образом — опять-таки в частной сфере — церковный идеал превращался в народно-религиозный. Постепенно, но не ранее конца XVII века на передний план в материнском воспитании, в отношениях матери и ребенка и, следовательно, в частной жизни всех женщин выдвинулись факторы личностно-эмоциональные, которые как «ростки» существовали и ранее, когда материнская любовь была, можно сказать, делом индивидуального усмотрения и социально вероятным, хотя, возможно, и не слишком распространенным явлением (X–XV века).

И в Древней Руси, и в Московии XVI–XVII веков определенную индивидуально-личную остроту отношения матерей и детей приобретали в конфликтных ситуациях, которые могли быть вызваны нарушением общепринятых норм (прежде всего детьми) или неординарностью обстоятельств (например, в случае редкого, но все же случавшегося в XVII веке развода родителей). «Нормой» же — по крайней мере в Московии XVII века — считались внимательные, доверительные и уважительные отношения между родительницами и их «чадами».

Супружеская роль

Роль женщины в древнерусской семье и семье раннего Нового времени (XVI–XVII века) не исчерпывалась только ролью домохозяйки и матери. Немалое значение в ее частной жизни имело само супружество и, следовательно, выполнение женщиной функций жены, стремление ее быть «женой доброй». Противопоставление «злой» и «доброй» жены прошло буквально «красной нитью» через все Средневековье и сохранилось в Новое время в неисчислимом количестве всевозможных «слов», «бесед», «поучений» и проповедей. Казалось бы, подобный сюжет — это не более чем общехристианский мотив, к тому же хорошо изученный! Однако и в дидактических текстах православных компиляторов можно разглядеть детали жизни реальных женщин.

Разумеется, православные проповедники были прежде всего обличителями пороков и не стремились анализировать действительную ситуацию и уж тем более реальные человеческие (женские) эмоции. Но пристальный анализ церковных текстов, касающихся описаний «добрых» и «злых» жен, позволяет заметить постепенные изменения, обусловленные динамикой формирования и, можно сказать, «усложнения идеалов». Рассмотрение литературной эволюции образов «доброй» и «злой» жен проливает свет на изменения в умонастроениях людей, живших несколько веков назад, а значит, и на перемены в частной жизни женщин Древней Руси и Московии.

Известно, что православная концепция характеризовала «добрую жену» прежде всего как женщину работящую, «страдолюбивую», что означало — как хорошую хозяйку. Идеал супруги был ориентирован на женщину профессионально не занятую, которая усердно работает «по дому», «чада и челядь питает», «чинит медоточное житие» и дает «много користи дому». Даже в чистой стилизации литературных эпизодов, повествующих о работящих «добрых женах» чувствовалось значение и ценность в семейной жизни того времени женщины житейски умудренной, умеющей «вести дом». В то же время, ориентируя на поиски «доброй жены», учительная литература XII–XVII веков на первое место ставила, конечно, не материальный фактор (семейное благополучие, достигнутое благодаря трудолюбию женщины), а факторы нравственно-идеологические. В первом ряду здесь была религиозность («добрая жена» должна была быть богобоязненной), далее следовал факторы социальный (от «доброй жены» требовалось добровольное отречение от любых дел вне семьи) и моральный: под «доброй женой» разумелась жена покорная («покоривая», «смиренная», «тихая»), безоговорочно согласная на признание своей второстепенности по сравнению с мужем, а потому верная, преданная ему при любых обстоятельствах. «Добрая жена» рисовалась авторам церковных поучений «светом ума и тихости».[289]

Образы «добрых жен» в письменных светских памятниках домонгольского и монгольского времени (X–XV века) не столь часты, как можно было бы думать. При этом все они статичны и прямолинейны. Частная жизнь выдающихся женщин Древней Руси, которые в силу свершенных ими «деяний» вполне могли бы считаться «добрыми женами» — от княгини Ольги до жены Дмитрия Донского Евдокии Дмитриевны, — почти не поддается реконструкции. В источниках все они предстают как бы анфас (как в ранней русской иконописи, где изображение лишено объема и перспективы) — в наиболее значительных поступках, символичных и лаконичных высказываниях. Как это ни удивительно для женских образов — казалось бы, долженствующих быть более эмоциональными, — они предстают лишенными душевных терзаний (хотя и могущими испытывать муки телесные), вне какой-либо «психологии возраста», в каком-то идеальном, вневременном состоянии. Многие замечательные женщины выписаны яркими красками (великая княгиня Ольга, галицкая княгиня Всеволожая, черниговская княгиня Мария), но без полутонов, создающихся противоречиями внутреннего мира человека. Даже внешние черты большинства летописных княгинь и княжон (в отличие от их мужей, отцов, сыновей) совершенно стерты.