– Значит, раз уж ты взялась рисовать и поймала энергию, то остановить тебя невозможно?

– Остановить – нет, спугнуть – да.

– Чем?

Соня вздрагивает от внезапного детского плача, разорвавшего вселенную. Невольный взмах кисти оставляет в самом центре иероглифа «Счастье» пятнышко, быстро расползающееся в жирную кляксу.

– Надо было взять абсорбирующую бумагу, – сетует муж.

Женщина хватает очередную склянку с лекарством и резко отвечает:

– Не надо было брать никакой.

– Никакого толку, абсолютно никакого, – говорит Антон очередному светиле педиатрии. – Если динамика и есть, то только отрицательная. С каждым днем только хуже и хуже. Ребенок уже практически покрыт сплошной коркой.

– Он родился с диатезом?

– Нет. Все началось, когда мы вернулись из Лос-Анджелеса, – обреченно отвечает Соня.

– Что ж, в Калифорнии хороший климат.

– Климат, Соня, великолепный. Я сразу говорила. А тебе надо было полгода изводить ребенка и мучиться самой, прежде чем осознать необходимость привезти его сюда.

– Мама, это ненадолго. Пройдет диатез, дождемся лета и поедем домой.

– Хорошо-хорошо, как скажешь. Прилетайте скорее. Я жду.

– Я жду, Соня. Но только месяц. Через четыре недели документы должны быть оформлены, если ты не хочешь, чтобы твое место в аспирантуре занял кто-то другой. Да, ты сможешь поступить в следующем году, но не жди, что тебя опять пригласят работать на кафедре.

Она растерянно кладет трубку и сообщает мужу:

– В аспирантуре освободилось место, и чтобы его занять, необходимо взять курс на кафедре.

Некоторое время стоит тягостное молчание. Потом Антон говорит:

– Отвези Мику и возвращайся.

– Я поклялась, что никогда не брошу ребенка.

– Не говори ерунду, Сонюшка. Ты не бросаешь, а оставляешь лечиться.

– Это ведь ненадолго, правда?

– Конечно, милая, всего на полгода.

Полгода незаметно превратились в год, затем в полтора и добежали до двух. Каждый раз, покупая билет в Америку, Соня садится в самолет с мыслью, что едет забрать ребенка. А там она смотрит на розовощекого карапуза, плещущегося в бассейне, и с ужасом вспоминает кровоточащие экземы. «Посмотри, он уже подрос, окреп. Все будет хорошо, – говорила она себе и тут же спрашивала: – А если нет? А если опять все сначала? Увезти его, потому что я не могу без него жить, чтобы он там мучился? Он-то пока без меня прекрасно обходится. Называет бабушку мамой, обожает Стива, катается в дорогущей коляске по звездным именам на голливудской аллее и дышит океанским воздухом». Что она может предложить маленькому ковбою, кроме своей любви: московские ясли, квартиру, заполненную стопками бумаг с датами и хрониками, и запах бензина? Где еще, скажите, должен жить этот бесценный, самый лучший, самый умный, самый красивый ребенок, если не в Городе Ангелов?

Молодая женщина прекрасно знает ответ: ребенок должен жить с мамой. И ее сын будет жить с ней, как только она допишет работу, получит диплом кандидата наук, соберется с духом и привезет Мику в Москву. А если дерматит вернется, что ж поделать, она уедет вместе с сыном назад. Конечно, она позовет Антона с собой, но захочет ли он ехать? Это у нее один только Мика, а у Тошки есть еще Анечка. Он и так уже предал ее один раз, уйдя к Соне, сможет ли уехать совсем? Анечка очень чувствительная и привязана к Тошке. К тому же у него здесь карьера, клиенты, имя, а там что? Соня, Мика и перспективы развозчика пиццы…

– О чем ты думаешь, Сонюшка?

– О кукушках.

– Кукушка кукушонку сшила капюшон. Как в капюшоне он смешон. Давай, сладкий, повторяй.

– Ку-ку, – раздается в ухе неуверенный лепет.

– Чему ты учишь двухлетнего малыша, мама? – удивляется Соня. – Это смешно.

– Смешны дефекты фикции, а правильная речь еще никому вреда не принесла. И учиться говорить правильно надо сразу, а не потом.

– Лучше бы ты научила его обращаться ко мне «мама», а не «няня».

– «Няня» – это на его языке, Соня. Он прекрасно знает, что звонит Соне поздравить ее с днем рождения.

– А я хочу, чтобы он знал, что звонит маме.

– Защитишься – узнает. Кстати, желаю тебе закончить работу как можно скорее, раз ты так этого жаждешь.

– Присоединяюсь к пожеланиям тещи. – Антон целует затылок жены, забирая у нее телефонную трубку. – Дайте-ка мне сына. Мика, это папа. Ты слышал, мама скоро к тебе приедет.

– Не скоро, – грустно вздыхает Соня через несколько минут.

– Почему, Сонюшка?

– Я застряла на середине пути.

– Отчего?

– Понимаешь, когда я закончу, придется что-то менять, а я боюсь этого.

– Боишься жизни с сыном?

– Нет, что ты! Боюсь, он не сможет жить здесь.

– Значит, мы поедем в Лос-Анджелес.

От этого бесхитростного «мы» на Сонином лице расползается улыбка, спадают засохшие струпья переживаний, наполняя дыханием кожу, будто невидимая волшебная палочка стерла чернильное пятно с нарисованного Соней иероглифа.

– Фу[72], – выдыхает она, утыкаясь мужу в плечо.

– Вот и славно. Что-то еще тебе мешает?

– Нет, – лукаво хихикает Соня. – Скорее мне чего-то недостает. Я же не просто ученый, Антош, понимаешь? Я книголюб, но не буквоед. Я хорошо пишу научные труды, но как-то отстраненно, словно не понимаю, что делаю.

– Как это не понимаешь?

– То есть понимаю, конечно, но полного представления о предмете исследования не имею.

– Для этого нужна машина времени, Сонюшка.

– Было бы неплохо. Но думаю, мне бы хватило для начала и современности. Теории мне мало, нужна практика. Полазить бы самой по замкам моих друзей кайзеров… Хоть бы глазком посмотреть на то, о чем пишу.

– Предлагаю посмотреть двумя, – загадочно улыбаясь, муж протягивает Соне конверт, а в нем путевки – двухнедельный тур по Европе. – С днем рождения!

Затаив дыхание, женщина пробегает взглядом по заветным названиям: «Мюнхен, Кельн, Брюссель, Париж, Леон, Бордо, Сан-Себастьян, Памплона, Барселона».

– Летим в Германию, сажаем историка в машину и везем по Европе собирать материал, – подмигивает жене Антон.

Соня стоит посреди комнаты с развернутой бумажкой в руках, лихорадочным блеском в глазах и дурацкой улыбкой на лице.

– Сонюшка, что ты застыла? Мы едем или нет?

Она начинает суетиться, носиться по квартире, рыскать по шкафам, вынимать нужные и совершенно бесполезные вещи, кидать их в стащенный с антресолей чемодан. Каждый раз, пробегая мимо мужа, она останавливается, заглядывает ему в глаза с многозначительной преданностью собаки, получившей вожделенную мозговую кость, и благодарно выкрикивает: