Так откуда же тогда эта глухая тоска?

А его прекрасная натурщица тем временем сбросила с ноги шлепанец.

– Слава богу, все это позади. Ты не представляешь, как тяжело оставаться в одном и том же положении на протяжении долгих часов. Можно мне посмотреть? – кивнув на мольберт, спросила она и одарила Гаэля обворожительной улыбкой. – Хотя, конечно, мое мнение ничего не значит. Ведь я очень плохо разбираюсь в живописи.

– Ну вот опять! – горестно воскликнул Гаэль.

– Что – опять?

– Зачем ты все время себя унижаешь? Твое мнение для меня в сотни раз важнее любых хвалебных отзывов всех этих пустоголовых критиков. Потому что ты всегда говоришь то, что на самом деле думаешь. А еще ты способна на настоящие чувства, на подлинную страсть. Ты могла бы жить полной, яркой жизнью. Но этого никогда не будет, и знаешь почему? Потому что ты всеми силами сдерживаешь все свои порывы. Ты слишком боишься обжечься и потому живешь в своей норе.

Гаэль сразу же пожалел о своих неосторожных словах. Хоуп вздрогнула, как от удара.

Он понимал, что просто сорвал на ней свое раздражение, а ведь разозлился, в сущности, на самого себя, да еще на судьбу. Сначала его бросила мать, потом Тамара, а теперь из его жизни вот-вот исчезнет и Хоуп.

– Я всеми силами стараюсь наполнить твою жизнь новыми впечатлениями. Ты покорно делаешь все, что я тебе говорю. А я хочу, чтобы ты сама, по своей воле бросилась в водоворот новой, неведомой тебе жизни, – извиняющимся тоном объяснил Гаэль.

Девушка побагровела от гнева, глаза ее засверкали. И, как ни странно, злость сделала ее еще красивее.

– Почему ты предъявляешь мне претензии? Я живу так, как считаю нужным!

– Но, Хоуп, – гораздо мягче проговорил Гаэль, – я просто хотел… – Отчего-то он смутился и оборвал фразу. – Ты думала о наших отношениях? – решившись, вдруг выпалил он. – Чем все это кончится?

«Чем все это кончится?» – эти слова эхом отдавались в ушах Хоуп. Продолжать разговор не имело никакого смысла. Все равно ничего изменить невозможно. У них нет выбора. Их отношения должны были закончиться рано или поздно. Сегодня, в воскресенье или когда она вернется в Англию. В сущности, это не имеет никакого значения.

Странное дело, Хоуп в последние девять лет считала себя сильной, независимой женщиной. А Гаэль решил, что она ранимая и робкая. Возможно, дело было в том, что эта сила досталась ей слишком жестокой ценой. А Гаэль рассмотрел под внешней оболочкой ее искалеченную душу.

– Между нами все кончено. Я тебе больше не нужна. Ты практически закончил картину. Нам больше незачем встречаться. Мы сделали друг для друга все, что могли.

– Так значит, ты встречалась со мной ради собственной выгоды?! – воскликнул Гаэль.

«Да», – хотелось ответить Хоуп. «Нет», – кричало ее сердце. На душе у Хоуп было смутно. Хотя они с Гаэлем были знакомы меньше месяца, она с ужасом думала о расставании. Эти мысли наполняли ее печалью, ужасом и душевной болью. Ведь без него она опять останется одна. Но, если они расстанутся через полгода или через год, разрыв этот пройдет еще тяжелее. По крайней мере, для нее. А в том, что они рано или поздно расстанутся, у нее не было ни малейшего сомнения. Ведь Гаэль не из тех людей, которые способны любить кого-то одного до конца своих дней. Однако Гаэль обладал какой-то удивительной проницательностью.

Стараясь двигаться как можно уверенней, хотя никакой уверенности она не чувствовала, Хоуп подошла к картине и окинула ее оценивающим взглядом.

То, что на ней было изображено, казалось до странности чужим и до странности знакомым. Хоуп видела десятки набросков, сделанных с нее Гаэлем. Та же поза, те же очертания. И все же – совершенно другая работа. Обнаженная грудь, наполовину спавший шлепанец. Хоуп поморщилась, когда увидела такие знакомые и такие ненавистные шрамы на бедрах. Серебристые, длинные. Подумать только! Их увидят десятки людей.

Хоуп боялась, что собственная нагота на картине ее смутит. Но, к счастью, этого не произошло. Вот только шрамы навевали на нее тоску. Она представляла, что увидит на холсте худое, некрасивое и абсолютно не сексуальное женское тело. Но ее загорелое женственное тело выглядело очень даже неплохо. С картины на Хоуп смотрела взрослая, сформировавшаяся женщина. Но вот лицо. А точнее, его выражение.

– Неужели я выгляжу такой печальной? – спросила она.

Во взгляде женщины, изображенной на картине, не было ни тени уверенности в себе и в своей неотразимости, присущей Олимпии. Ни о какой чувственности или кокетстве не могло быть и речи. Хоуп выглядела растерянной, одинокой и испуганной. И очень-очень печальной.

Некоторое время Гаэль задумчиво смотрел на нее.

– Да, чаще всего ты действительно очень печальная. Я писал то, что видел. Ничего не приукрашивая и не смягчая. Если ты научишься радоваться жизни, я нарисую еще один твой портрет. С веселым лицом.

Так значит, Гаэль считает ее не слабой и робкой, а очень несчастной.

– Ты хочешь сказать, что узнал за эти несколько дней всю мою подноготную? – насмешливо улыбнувшись, спросила Хоуп.

– Твое лицо можно читать, как открытую книгу. И главная твоя черта – это страх перед внешним миром. Ты боишься обжечься, и потому тебе так и не довелось по-настоящему влюбиться, найти друзей, изменить свою жизнь в лучшую сторону.

Но ведь только Гаэлю удалось догадаться о трагедии Хоуп, ее душевной боли и страшных воспоминаниях. Его глаза пронзали ее словно рентгеновские лучи и видели все. Даже то, о чем она сама порой не знала.

– Ну что ж, поздравляю тебя, Гаэль. Надеюсь, эта картина принесет тебе славу и богатство. Но все это не поможет тебе изменить жизнь к лучшему. Ты считаешь, что я боюсь внешнего мира и прячусь от него. Но разве я влюбилась в картину художника, написанную много лет назад? Разве я встречаю все попытки родных сблизиться со мной холодным равнодушием? А ведь Мисти и Хантер по-настоящему любят тебя. Иначе зачем им было интересоваться твоей жизнью и приглашать тебя к себе даже после того, как твой отец и Мисти развелись? Да, может быть, я живу слишком замкнуто и не умею радоваться жизни. Но ведь и ты ничем не лучше. Сначала ты с головой погрузился в фотографию, потом настал черед живописи. А настоящая жизнь между тем проходила мимо тебя.

Хоуп сразу же пожалела о своих словах и уже собиралась выбежать из студии Гаэля. Но тут же представила, как бежит по мраморному холлу босиком, в одном белом халатике, а швейцар удивленно смотрит ей вслед. Она быстро переоделась и стала бросать свои вещи в большую сумку.

Покончив с вещами, Хоуп направилась к лифту. Студия Гаэля напоминала пещеру. Картины, висящие тут и там, на кирпичных стенах. Практически полное отсутствие мебели. Как ни странно, это неуютное жилище за одиннадцать дней успело стать для Хоуп настоящим домом. Особенно это касалось спальни в бельэтаже. Она остановилась и еще раз с сожалением окинула взглядом студию. Ей вдруг ужасно захотелось остаться здесь навсегда. Но она понимала, что в этом нет никакого смысла.