– Сколько тебе? – спросил он.

– Восемнадцать. А че?

– Ничего. Есть хочешь?

– А выпить?

– И выпить.

Она пошла за ним, уверенная, что знает, что именно ему нужно. Василиса успела привыкнуть к тому, что в жизни ничего не бывает задарма. Она и готова была платить за кормежку и выпивку собственным телом.

Он увел Василису в парк. В это время, почти ночь, в парке не было никого. И она с неудовольствием огляделась, сказала:

– Пять сотен.

Деньги, которые он протянул, взяла…

И отвернулась, пряча в потайной карман. Она расслабилась, уверившись, что если заплатили, то точно ничего дурного не случится… Умерла она быстро. Сопротивлялась, но как-то слабо, вяло.

Этого убийства ему хватило на недели две… И все пришлось начинать сначала.

Нет, сейчас он будет осторожен, как никогда. И привередлив.

Человек встал и подошел к окну, за которым виднелся черный неряшливый лес. Присев на подоконник, он позволил себе расслабиться.

Он выберет жертву.

Маргоша? Стерва. Ника не лучше… Машка… Они все не годятся, но Васька был столь любезен, что пригласил еще двоих. Ольга ему не нравилась. Яркая, шумная, сильная. Такая будет цепляться за жизнь и… И это хорошо, поскольку чем сильнее жертва сопротивляется, тем на дольше хватает ему убийства, но… не годится.

А вот Софья…

– Софь-я, – повторил человек очень тихо, шепотом, касаясь губами стекла. – Соф-и-я…

Ночью ему снилась Анна, чье лицо менялось. Черты плавились, и человек удивлялся их непостоянству. В Анне скрывались все другие женщины. И он, осмелев, лепил их. Галину. Василису… и Женечку с родинкой над губою. Ему очень эта родинка глянулась. Он лепил очень долго, каждую из своих жертв, убеждая их, что они вовсе не жертвы, а его личное лекарство от бессонницы и тоски.

Проснулся человек бодрым и полным сил. В душе напевал. И к завтраку спускался едва ли не бегом, но был остановлен.

– Привет, дорогой, – томно растягивая слова, произнесла Маргоша. – А я тут тебя жду… Поговорить хотела.

– Нам есть о чем разговаривать?

– Конечно, есть, – Маргоша улыбнулась тренированною хищной улыбкой. – К примеру, об Анне… Ты же помнишь Анну?

– Да, помню.

– И я вот… вспомнила. Анну и еще кое-что… Предложи даме руку?

Не дожидаясь его согласия, Маргоша положила ладонь на локоть. А человек подавил в себе и панику, и желание немедленно избавиться от стервы.

Самоуверенная.

И пахнет от нее хищницей. Таких женщин человек старался избегать. Такие женщины его пугали… Мама говорила, что в них дьявол вселяется. В Маргоше дьявол давно и прочно обжился. Он смотрел на человека черными с поволокой глазами. Усмехался. И нашептывал, что ему, дьяволу, все-то известно…

– Что ты на меня так смотришь? – немного нервозно поинтересовалась Маргоша. – Успокойся. Хотела бы сдать, сдала бы давно…

– С чего ты решила, что я…

– Убил Анну? – Она вывела его на террасу.

По утреннему времени было прохладно. Сколько сейчас? Часов девять? Десять? Солнце низкое, блеклое, и небо с сизоватым отливом, который предвещает дождь.

– С того, дорогой, что в тот день я вас видела вместе, – сказала Маргоша, отпуская его руку. Подошла к парапету, оперлась на него, уставилась на темную ленту леса. – А ментам ты сказал, что к матери ездил…

– Я и ездил. Мама подтвердила.

– Твоя мать ненормальная, она бы подтвердила что угодно. Или и вправду думала, что ты был при ней? Ей ведь легко внушить нужное. Убил Анну и сразу отправился, ночным поездом…

…Дьявол был догадлив. Мелькнула трусливая мысль, что права была мать в своем нежелании отпускать его.

Тогда он и вправду испугался, что станут искать. Сел на ночную электричку, а потом, уже на станции, покопался в мусорном баке, нашел билет с подходящим временем. Билет был мятым и грязным, но как подтверждение алиби сгодился. А мать действительно не поняла, когда он приехал… Запомнила, что приехал, привез хлеб и зефир, который она ела, потому что любила. Правда, после каялась и грех чревоугодия замаливала. Это и запомнила, про грех и чревоугодие…

Ему поверили.

– Почему я тогда промолчала? – Маргоша нервно дернула плечом. – Все просто… Знаешь, сперва я не придала значения такой ерунде, да и… Никогда-то ее и не любила.

– Почему?

– А за что мне ее любить? За что мне вообще любить кого бы то ни было? Сам подумай. Я из небогатой семьи. В жизни сама пробиваюсь, оттого и характер паскудный.

– Паскудный характер у тебя сам по себе, безотносительно…

– Ну да, – не стала спорить она. – Не всем же быть ангелочками, как эта ваша… Ни рожи, ни кожи, а туда же… Все хвостом ходили… Кобели несчастные.

– А тебе надо было, чтобы за тобой ходили?

– Да. У меня ж характер паскудный. И самолюбие. Поэтому… Умерла она, и леший с ней.

Маргоша сказала это вполне искренне.

– И что изменилось?

Он не признался, нет, он и не собирался признаваться, но Маргоше этого не требовалось.

– Все изменилось, – она встала спиной к парапету, опираясь на него. А ведь пытается произвести впечатление, не потому, что он ей нужен – отнюдь, с ее точки зрения, он неудачник, – но привычка впечатлять всегда и всех въелась в кровь. – Мне нужен Васька.

– Почему не Стас?

– Потому что, во-первых, Стас умен, а от слишком умного мужа одни неприятности, во-вторых, Стас злопамятен. Его можно раскрутить на койку, а я хочу большего.

Колечка на палец и штампа в паспорте?

– Я уже не молода, дорогой, – Маргоша разглядывала собственные ногти, длинные и заточенные остро, покрытые красным лаком. – И тебе ли говорить, что с возрастом только вино становится дороже… Васька – мой последний шанс устроиться в этой жизни.

– А то ты до сих пор неустроенная?

– Устроенная, – согласилась Маргоша, – вот только… недоустроенная. И да, нищета мне не грозит, но… Я хочу красивой жизни. Я ее заслужила.

Интересно, чем? Стервозностью своей? Упорством, которое порой казалось фанатичным… Тем, что не упускала шанса, даже крошечного? И всегда добивалась желаемого?

– Чего ты от меня хочешь? – поинтересовался человек, разглядывая старую знакомую с новым интересом.

Стареет. И волосы небось красит, поскольку брюнетки южных кровей, которых в Маргоше изрядно, склонны к ранней седине. Смуглая. Смуглота от природы, но поддерживается регулярным посещением солярия… Косметолог наверняка модный и дорогой, а еще умелый, оттого и кожа Маргошина выглядит гладкой. Морщины? Это из другой жизни, до которой, впрочем, не так и много осталось.