государь все русское. Я помню праздник в гусарском полку, большой концерт с участием В.И. Давыдова, Мичуриной, Лерского и манерных итальянцев. Я была простужена и пела из рук вон.

Государь заметил мое недомогание и, ободряя меня, передал через Алексея Орлова, что сегодня он особенно мной доволен. Я до слез была тронута его чуткостью, но знала, что пою ужасно. Государь долго аплодировал. Меня усадили за стол недалеко от него. Он ободряюще на меня посмотрел.

После меня на эстраду вышел итальянский дуэт. Государь взглянул в программу, посмотрел на итальянцев и затем на меня. Голоса итальянских певцов звенели чистым хрусталем, и казалось, что зал не вместит их. Но и после победного финала государь остался холоден и, похлопав раза два, отвернулся и снова посмотрел на меня, точно желал сказать глазами: «Теперь ты поняла, что хотя ты и безголосая, но поешь родные песни, а они пусть и голосистые, да чужие».

Государь не раз говорил мне о желании ее величества послушать меня. Но как-то все не удавалось.

В Ялте каждый год государыня устраивала трехдневный благотворительный базар, который всегда заканчивался концертом. В этом концерте я ежегодно участвовала, но государыня за дни базара так уставала, что на концерте никогда не присутствовала, а посещали его государь и все великие княжны.

* * *

Мой успех в Царском Селе кому-то не нравился. Я получала много анонимных писем.

Однажды, в день концерта в царскосельской ратуше, я получила письмо, в котором неизвестный «доброжелатель» уговаривал меня не ехать в Царское, так как на меня готовится покушение.

Я передала письмо командиру конвоя. Он сказал мне по телефону, что все это глупости. Да и я думала то же.

Вечером, отправляясь в Царское Село, я села в карету у подъезда «Европейской» гостиницы и заметила, что за мной неотступно следует лихач с двумя господами в чиновничьих фуражках.

На Царскосельском вокзале двое этих чиновников не спускали с меня глаз. В вагоне они сели рядом со мной.

Тут я подумала, что это, верно, мои убийцы и есть. В Царском они проводили меня до ратуши, а потом куда-то исчезли. Чтобы не прослыть трусихой, я никому ничего не сказала.

Но каково же было мое волнение, когда, на обратном пути, снова замаячили два этих господина. Они следовали за мной до самой гостиницы. Когда я была наконец у себя, мне позвонил из Царского Села князь Трубецкой, осведомляясь, все ли благополучно.

Я сказала, что покуда жива, но какие-то разбойники за мной следили неотступно, а что они намерены делать дальше, не знаю. Князь посмеялся и успокоил меня, сказав, что эти чиновники были присланы не для убийства, а для моей охраны, из-за анонимного письма.

* * *

В 1911 году я подписала контракт с В.Д. Резниковым и обязалась спеть сорок концертов по всей России. Мое турне началось с половины сентября.

В эту поездку я должна была впервые, после многих лет, посетить свой родной Курск.

Ко дню моего приезда была приурочена свадьба моей старшей сестры Дунечки, которая до того не могла выйти за любимого жениха по своей бедности.

Родители жениха, кроме хорошей Дунечки, еще желали получить: шкаф, кровать, ротонду на лисьем меху с куньим воротником – обязательно с куньим, – да перину, да четыре подушки. Сверх того и комод, и сундук, да чтобы был огромадный.

Вот моя бедная Дунечка и работала неусыпно, чтобы доколотиться до свадьбы, до счастья.

Долго пришлось бы ей ждать, если бы не пришло счастье ко мне. Моя Дунечка, как в сказке, вдруг стала в Курске богатой невестой.

Все, что желали будущие свекор и свекровь, все явилось, как по щучьему веленью.

А сундук огромадный наполнился таким богатым добром, какого и не чаяла скопидомка-свекровушка. В Курск я приехала в шесть часов вечера, а в половине седьмого было назначено венчание.

На вокзале меня уже ждала карета, и я поехала прямо в Воскресенскую церковь.

От вокзала до церкви четыре версты. Мимо милых, издавна знакомых деревянных домов, мимо желтоватого строения с окнами в решетках, из-за которых смотрят на волю несчастные, – по знакомым улицам торопилась я к венчанию.

Вот, направо от Московских ворот, дорога на Коренную Пустынь.

По той самой дороге босоногая, восьмилетняя Дёжка впервые пришла с матушкой в город и тогда дивилась всему. А будто недавно все было. Будто только вчера скакала тут Дёжка на палке верхом, и кажется, так недавно радовалась Дёжка новым лаптям, которые сплел брат из мелко нарезанных лык, чтобы побаловать сестренку. А теперь та самая босая Дёжка в барской карете и в парчовых туфельках.

Я видела много городов, баловали меня в столицах, но такого волнения светлого, благодарного, как в моем родном Курске, не испытывала нигде.

Вблизи столь знакомых мест детства я ясно понимала, какое чудо свершилось со мной.

К церкви Воскресения пробраться было трудно. Толпа запрудила улицу, остановили трамваи.

Кто-то вручил мне букет. Я иду в храм, устланный коврами. Ярко сияет люстра. Льется хор.

Седовласый, добрый протодьякон, славный в Курске тем, что служит особливо торжественно, возгласил:

– О свышнем мире и о спасении душ наших…

Расширит грудь, как бы воздуху набирая, а голос его мощный гремит, и будто нет грому конца.

Прогремит протодьякон возглас и на меня покосится: не то одобрения ждет, не то разглядывает мою бриллиантовую брошь с двуглавым орлом, о которой в газетах писали, что я получила ее из кабинета его величества.

Кончилось венчание. Я обняла мою Дунечку, трепещущую от радости. Представительного В.Д. Резникова, который сопровождал меня, все приняли за министра и почтительно пред ним расступались.

При выходе на паперть гимназистка попросила у меня цветок из букета на память. Я дала и мигом от моего букета остались одни корешки, да и они, далеко от меня, мелькали над головами.

Радостной была моя встреча с матушкой и братом Николаем у молодых. Жена Николая, Параша, так и топорщилась от удовольствия, а мать все гладила меня по лицу и ласково шептала:

– Дёжечка, Дёжка, краля моя, да скажи же ты мне, да неужто сам царь-батюшка слушал песни наши, мужицкие? И сподобил же, Милосердный, дождаться мне радости такой, счастье детей своих увидеть.

А за свадебным ужином помолодевшая от радости Акулина Фроловна поднялась с полной чаркой церковного вина и, поклонясь Дунечке и мне, сказала:

– Авдотья Васильевна, Надежда Васильевна, за ваше здоровье!

И до дна выпила чарочку.

Свадебный ужин проходил на городской лад, без песен, но Акулина Фроловна того не стерпела:

– Как же так, чтобы