Я нахмурилась:

— Очищении?

Морская королева толкнула Калью на дно, и я вздрогнула, когда ее ладони ударились о песок.

— Сиренам чужды привязанности и сожаления, — процедила моя мать. — Мы не ведаем сочувствия к нашим врагам. А сирена с подобными слабостями никогда не станет королевой. Она неполноценна. И ущербную сирену нельзя оставлять в живых.

— Неполноценна, — повторила я.

— Убей ее. И больше мы не будем поднимать эту тему.

Она сказала, что только так я могу загладить свои грехи против рода. Если Калья умрет, я стану настоящей сиреной, достойной материнского трезубца. Больше не буду грязной. Терзающие меня эмоции — болезнь, и королева предлагала мне исцеление. Выход. Шанс избавиться от человечности, коей, по ее словам, я заразилась.

Но сначала Калье нужно умереть.

Я двинулась к кузине, сжимая руки за спиной, чтобы Морская королева не видела, как сильно они дрожат. И все гадала, чует ли она запах крови, выступившей из-под моих ногтей, впившихся в ладони.

Калья плакала, пока я приближалась, с ее крошечных губ срывались жуткие подвывания. Я еще не понимала, что собираюсь делать, но точно знала, что убивать ее не хочу. «Возьму ее за руку и уплыву, — думала я. — Уведу ее подальше от Морской королевы». Конечно, я бы так не поступила, ибо весь океан — глаза моей матери, и она нашла бы нас везде, где бы мы ни спрятались. Забери я Калью, и нас обеих убили бы за измену. Так что выбор у меня был небольшой: либо забрать сердце кузины, либо взять ее за руку и умереть вместе с ней.

— Подожди. — К Калье подлетела Крестелл, закрывая ее собой. Руки раскинуты в стороны в защитном жесте, клыки оскалены.

Мне даже почудилось, что сейчас она нападет, вцепится в меня когтями и раз и навсегда положит конец этому безумию.

Но тетушка сказала:

— Возьми мое.

Я оторопела.

Она схватила мою ладонь — в ее руке та казалась такой маленькой, но и близко не изящной — и прижала к своей груди.

— Возьми, — повторила.

Окружавшие нас кузины охнули, лица их исказились от ужаса и горя. Их выбор был еще хуже моего: смотреть, как убивают их мать, или наблюдать за смертью сестры. Я что-то забормотала, готовая с воплями уплыть как можно дальше. Но тут Крестелл взглянула на скорчившуюся на дне Калью. Обеспокоенно, украдкой, так быстро, что даже моя мать не заметила. И когда тетя вновь посмотрела на меня, в глазах ее плескалась мольба.

— Бери, Лира. — Она сглотнула и приподняла подбородок. — Все правильно, так надо.

— Да, — проворковала королева за моей спиной. Я и не оборачиваясь знала, что она улыбается. — Это была бы неплохая замена.

Она опустила руку на мое плечо и впилась когтями в кожу, удерживая на месте, а затем едва ли не прижалась губами к моему уху и прошептала:

— Лира. — Так тихо, что мой хвостовой плавник съежился. — Исцели себя. Докажи, что тебе место в океане.

«Неполноценная».

— Последнее слово, сестра? — спросила Морская королева.

Крестелл закрыла глаза, но я знала, что она вовсе не сдерживает слезы. Нет, она загоняла ярость поглубже, стирала ее с радужки, дабы умереть верноподданной и уберечь дочерей от мести моей матери. От меня.

Вновь открыв глаза — один чистейшего синего цвета, другой самого волшебного оттенка фиолетового, — Крестелл смотрела только на меня.

— Лира, — произнесла она хриплым голосом. — Стань королевой, в которой мы нуждаемся.

Я не могла дать подобного обещания, так как сомневалась, что смогу оправдать ожидания королевства моей матери. Мне не положены эмоции, я должна внушать ужас, а не испытывать его, и тогда я лишь судорожно выдыхала, не зная, есть ли во мне нужные качества.

— Обещаешь? — подтолкнула Крестелл.

Я кивнула, считая, что лгу. А потом убила ее.

В тот день я стала дочерью своей матери. В тот миг я стала чудовищем из чудовищ. Желание угодить королеве накрыло меня, словно тень, уничтожая любое стремление, которое она приняла бы как слабость. Любую вспышку сожаления и сочувствия, что убедили бы ее в моей ущербности.

Ненормальности. Неполноценности. И в мгновение ока из ребенка, коим была, я превратилась в нынешнюю тварь.

Я заставила себя думать лишь о принцах, которые больше всего порадуют мою мать. О бесстрашных агриосцах[13], что десятилетиями пытались отыскать Дьяволос, ошибочно полагая, будто смогут истребить наш народ. Или об отпрысках короля Меллонтико[14] — гадалки и пророки, решившие держаться подальше от войны, редко спускали корабли на воду, и я хотела притащить матери их принца как еще одно подтверждение, что я на ее стороне.

Со временем я забыла, каково это — быть слабой. А теперь, застряв в чужом теле, вспомнила. Из нелюбимого оружия Морской королевы я превратилась в существо, которое даже защитить себя не может. В чудовище без клыков и когтей.

Я провожу рукой по ушибленным ногам — бледным, как подбрюшье акулы.

Они сгибаются внутрь, словно проросшие из меня мерзкие холодные змеи, и на своей новой коже я чувствую крошечные выпуклости. Не знаю, что это значит, и не представляю, как из неумолимой дочери океана превратилась в жалкого спотыкающегося человечка.

Я касаюсь ребер, и в груди все сжимается. Никаких жабр. Как глубоко ни вдыхай — кожа не раскрывается, и воздух туманной дымкой клубится возле губ. Тело все еще влажное, и вода больше не стекает с него, наоборот, просачивается в каждую пору, сковывая невыносимым холодом. Холодом, от которого по ногам и хилым рукам расползается еще больше этих крошечных бугорков.

Я не в силах сдержать страха перед водой за пределами этой клетки. Если Элиан бросит меня за борт, как быстро я утону?

Загораются фонари — слабо, чтоб дать моим человеческим глазам привыкнуть. Элиан вставляет ключ в хрустальную стену, и та раздвигается. Я сражаюсь с инстинктом наброситься на него, помня, как легко принц меня скрутил при попытке напасть на Мейв. Сейчас он сильнее меня и проворнее, чем я думала. Пока я в этом теле, действовать силой — не вариант.

Элиан ставит передо мной тарелку с густой похлебкой цвета речной воды. Белое мясо и морской виноград с любопытством выглядывают на поверхность, воздух наполняется всепоглощающим запахом аниса. Живот отзывается болезненной судорогой.

— Мы с Каем наловили морских черепах, — объясняет Элиан. — Вонь до небес, конечно, но они безумно вкусные.

— Я наказана, — говорю я, стараясь придать холодности мидасану. — Хочу знать, за что.

— Ты не наказана. Ты под наблюдением.