На судах он ходил давно, без эмоций переживая частую смену названия его уважаемой на флоте профессии. То его величали радиооператором, то начальником радиостанции, то просто радистом…

Работу он свою любил. Паять и ковыряться в радиодеталях, собирая транзисторные приемники и передатчики, начал с детства.

Учась в старших классах школы, он мечтал связать дальнейшую жизнь с морем; отец настойчиво предлагал поступить в «шмоню» — Школу мореходного обучения Балтийского морского пароходства, располагавшуюся на Двинской улице. По городу в те времена ходило много пацанов, проходивших учебу в этом заведении и носивших красивую морскую форму. Возвращаясь из первых практических рейсов, они рассказывали своим товарищам много интересного, разжигая в юных мозгах фантазию и желание пойти той же тропой.

Однако что-то Зорькину подсказывало, что данная работа не совсем его — к тому времени радиотехника увлекла настолько, что другого занятия он для себя не представлял.

Пришлось думать, куда податься после получения неполного среднего образования.

ЛВИМУ однозначно отпадал. Для поступления в это серьезное училище требовалось доучиваться в школе три года. А это было исключено — мама серьезно болела, и отцу приходилось содержать большую семью в одиночку.

Ленинградское арктическое училище тоже не грело — после его окончания вместо судовой радио-рубки можно было загреметь на полярную станцию. К примеру, в Тикси или на Новую Землю.

В итоге он остановился на обычном ПТУ, находившемся на Уральской улице. Оно принадлежало Северо-Западному речному пароходству, которое уже получало с судостроительных заводов суда типа «река — море». Поступил туда Зорькин без проблем. И так же легко его окончил.

Так всего через несколько лет его мечта осуществилась, и он стал судовым радистом. Немногим позже молодой радист перевелся в Балтийское морское пароходство и впервые отправился в полноценный заграничный рейс.

При воспоминании о том рейсе Зорькин неизменно улыбался. Еще бы! По его милости экипаж тогда едва не нарвался на международный скандал. Если не предположить большего.

Сухогруз рассекал форштевнем воды восточной части Средиземного моря и держал курс на Израиль. По правилам тогдашней израильской власти, постоянно конфликтовавшей с арабским миром, любой надводный корабль за 50 миль до их побережья обязан был передать полные данные о себе. Тип и название судна, состав экипажа, наличие груза, курс, скорость, порт назначения и прочее.

До порта Ашдод оставалось миль 20, когда в радиорубку по каким-то второстепенным делам заглянул второй помощник Александр Вишняков — приятный тридцатилетний парень, тоже увлекавшийся радиоделом. Зорькин мастерил какую-то плату, рядом на столе дымил паяльник.

— Кофе не желаешь? — предложил радист.

— Не откажусь. — Александр присел рядом и принялся наблюдать за работой.

Зорькин соорудил две чашки растворимого кофе. И с улыбкой поделился:

— Представляешь, часа два назад меня пытались завербовать израильтяне.

— Как это «завербовать»? — насторожился второй помощник.

— Вызвала Контрольная станция и давай запрашивать все данные: кто, откуда, с какой целью, состав команды. Да еще таким вкрадчивым голосом!..

— Так это же обычное дело.

— Нет, Александр, ты не понимаешь! — настаивал молодой радист. — Их МОССАД не дремлет. У них же каждая девушка перед сном ставит у изголовья кровати заряженную винтовку М-16. Выложил бы я им ту информацию, а в Ашдоде явятся ко мне агенты еврейской разведки, и кранты — придется работать на них. Поэтому, Саша, я им ничего не стал говорить.

Тот побледнел, отставил чашку с кофе и, максимально убрав шумоподавление в приемнике, услышал настойчивые запросы на английском языке:

— Говорит Контрольная станция. Какое судно следует курсом 95 градусов на удалении 20 миль от береговой черты? Немедленно ответьте, в противном случае нам придется поднять в воздух боевые самолеты…

Заслышав подобную угрозу, заволновался и Зорькин.

А Вишняков, стараясь перекричать 20 морских миль, четко отрапортовал данные судна и экипажа. И через полминуты диспетчер уже спокойным голосом разрешил вход в территориальные воды Израиля.

Понимая, что сморозил глупость, Зорькин растерянно хлопал длинными ресницами:

— Прости, я не знал…

А Вишняков великодушно выдал:

— Запомни это на будущее. Ф-фух… вот теперь можно спокойно испить кофейку…

* * *

Севченко в форменных брюках и тельняшке дремал в своей каюте, когда в дверь кто-то громко и настойчиво постучал.

— Да, — недовольно отозвался капитан.

В каюту влетел взволнованный Зорькин:

— Товарищ капитан, Петров только что закрылся в радиорубке!

Сон мгновенно слетел. Вскочив, Валентин Григорьевич бросился к телефонному аппарату:

— Машинное!

— Да, машинное слушает.

— Немедленно отключите питание!

Свет в каютах и коридорах погас.

Буквально через минуту Севченко с Зорькиным, вооружившись двумя фонарями, подбежали к радиорубке. Сюда же прибыли вызванные Цимбалистый и Тихонов.

— Андрей Николаевич! — трижды стукнув кулаком по двери, позвал Валентин Григорьевич.

— Слушаю вас, капитан, — послышалось из рубки.

— Чего вам там понадобилось?

— Передачу хочу прослушать, — колдовал у рации Петров. — По Би-би-си.

— Какую еще передачу?!

— Про рок-н-ролл.

Зорькин негромко напомнил:

— Отключения главной сети недостаточно — рация может работать от резервного источника.

— А где он находится?

— Здесь же — в радиорубке.

— Черт… — выругался Севченко и повернулся к Тихонову: — Неси топор. Быстро!

Рулевой побежал выполнять приказание, а новый капитан приблизился к двери и приглушенным голосом выдал конфиденциальную информацию:

— Андрей Николаевич, послушай… Я уже докладывал в Ленинград о нашем критическом положении. Там все знают, и нам остается только ждать.

— Они ответили? — поинтересовался тот.

— Нет. Видимо, согласовывают. И как всегда коллекционируют подписи…

Петров заканчивал подготовку радиостанции к работе.

— Ну, пойми: повторишь ты еще раз то же самое, — уговаривал его Валентин Григорьевич. — Ничего же не изменится!

— Я же не в Ленинград радиограмму строчу… Я в эфир выйду, чтоб иностранцы услышали.

— Зачем?! — после короткой паузы донеслось из коридора.

— Они любят писать про то, как у нас все плохо. А тут такая цветастая сенсация! Судно терпит бедствие, а Советы и не думают его спасать. Представляете, какая шумиха поднимется!..