Я едва не расхохоталась. Подумать только: я нужна Оквеме н’Кпама Валейим ради наследственного права моей страны! Или по крайней мере таково было наше предположение, хотя никаких доказательств его истинности у нас не имелось.

– Нужно исхитриться проводить побольше времени в поле, – сказала я. – Только теперь – без него. Скажите, пожалуйста, что происходит, если женщина… э-э… становится нечиста, находясь в буше?

Не стану утверждать, будто причиной второй вылазки было мое желание ускользнуть от Оквеме и заточения в агбане, но среди прочих существенных факторов значилось и оно. Оквеме был не столь бесстыден, чтобы изобретать повод присоединиться к нам снова, тем более что охоты на сей раз не планировалось, а Галинке заверила меня, что сельские жители относятся к вопросам «нечистоты» куда проще: главное – содержать в чистоте тело.

Прочие факторы включали в себя первую попытку сохранения драконьей кости, которая, хоть и не завершилась полной неудачей, оказалась не слишком успешной. Мистер Уикер (державшийся со мной чрезмерно холодно ввиду еще не завершившегося столкновения) винил во всем разницу в кислотности крови степных и горных змеев, но полагал, что сможет внести нужные поправки в процесс и достичь лучших результатов. И, кроме изучения анатомии драконов, нам предстояло многое узнать об их поведении и особенностях движения, а это требовало наблюдений в обстановке, не подразумевавшей мсье Велюа, почем зря палящего во все, что движется.

За следующие два месяца мы провели в буше куда больше времени, чем в комфорте Атуйема, и это полностью совпадало с моими предпочтениями. Заметьте, я не могу сказать, что природные условия в Байембе – сплошное удовольствие: как и в предыдущем томе моих мемуаров, я с превеликим удовольствием обошлась бы без жары, пыли и вездесущих мух, чье жужжание вскоре возненавидела сверх всякой меры. (Однажды муха ночью залетела к нам в палатку, и ее бесцельные блуждания в поисках выхода довели меня до крайности: только благодаря вмешательству Натали я не перевернула керосиновую лампу и не устроила пожар.) Но в целом я однозначно предпочитаю холоду любые лишения, пережитые мною в жарком климате – за исключением мух.

Больше всего радовало меня вот что: впервые в жизни я действительно чувствовала себя ученым-натуралистом. Не женой натуралиста, взятой в экспедицию за умение рисовать и содержать в порядке чужие дневники, не любительницей, что возится с коллекцией искровичков в сарайчике садовника, а полноправным ученым, работающим наравне со всеми. Задач, поставленных нами перед самими собой – документирование способа охоты на степных змеев, их размножения, половых различий и так далее – оказалось довольно, чтобы отвлечь нас с мистером Уикером от того неловкого разговора настолько, что мы смогли сделать вид, будто его никогда не было, и между нами (по крайней мере в том, что касалось работы) установилось глубокое профессиональное взаимопонимание. Не стану утомлять вас мелкими подробностями этой работы – всякий интересующийся ими может обратиться к «Разновидностям драконов байембийского региона», «Классификации драконов, пересмотренной и дополненной» или статьям, в конце концов, спустя годы после нашей экспедиции, опубликованным в «Вестнике Коллоквиума Натурфилософов». Однако, как указывает второе из этих заглавий, именно тогда, в Эриге, я начала задаваться вопросом: что именно представляет собою дракон?

Конечно, в те времена мы еще оперировали критериями сэра Ричарда Эджуорта, коих общим числом было шесть:

1. Тетраподия, сиречь четвероногость.

2. Крылья, допускающие возможность полета.

3. Продольный либо поперечный гребень на затылочной части головы.

4. Кости, post mortem хрупкие.

5. Овипария, сиречь яйцерождение.

6. Экстраординарное дуновение.

Наш вояж в Эригу напомнил мне о спорах вокруг огромных морских змеев, считавшихся в то время главным вызовом модели Эджуорта, и о собственных мыслях насчет дальних родственников драконов – таких как волкодраки, виверны и даже мои старые добрые искровички. К тому же, касательно драконов, обитающих в байембийском регионе, существовало несколько теорий: одни отстаивали наличие среди них трех разновидностей, другие же насчитывали целых семь. (Последние были ближе к истине, хотя, как выяснилось позже, и исходили из совершенно неверных предпосылок.) Понаблюдать болотных змеев без разрешения на путешествие в Мулин мы не могли, но занялись поиском и уточнением различий между обитавшими в траве степными змеями и древесными змеями, живущими на деревьях, и обнаружили, что все дело в их адаптивных способностях: кроме простого вопроса, какую территорию каждому отдельно взятому зверю удалось застолбить за собой, сколько-нибудь существенных различий между ними не обнаружилось.

Эта сухая, скучная работа принесла мне немало радости – тем более потому, что избавила меня от строгих и непривычных обычаев Атуйема (из коих агбан был далеко не единственным), как прежде избавила от строгих и привычных обычаев собственной страны. Поэтому болезнь Натали не только встревожила меня, но и оказалась причиной жестокого разочарования.

Однако не могу сказать, что она была для нас сюрпризом. Имя тропическим заболеваниям – легион, и мы, ширландцы, ужасно неустойчивы к ним. Все мы, согласно рекомендациям врачей, пили джин с тоником (я даже успела полюбить его и впоследствии пила дома просто ради удовольствия, что, конечно же, повлекло за собой очередные сплетни), но, если подолгу торчать в кишащих насекомыми окрестностях водопоев, риск подхватить малярию неизбежен.

Тревожные симптомы нам были известны. В начавшихся у Натали головных болях ничего примечательного не было – все мы страдали от них из-за беспощадного солнца и скверных походных подушек, но затем, среди бела дня, пока я изо всех сил старалась не закапать градом льющимся со лба потом очередной рисунок, ее начала бить дрожь, никаких сомнений не осталось. Натали, нужно отдать ей должное, оказалась не настолько глупа, как многие другие (равно мужчины и женщины) на моей памяти, и не стала утверждать, что все это пустяки, она в силах продолжать работу, недомогание пройдет. Все мы прекрасно знали: с малярией шутки плохи.

Как только нанятые нами носильщики свернули лагерь, наш проводник (болтливый парнишка-мебенье по имени Велоло н’Акпари Мему, знавший буш не хуже, чем я – собственную библиотеку) отвел нас в ближайшую деревню, где Натали могла бы отдохнуть с бо́льшими удобствами. По крайней мере, с этим все прошло гладко.

Однако когда дело дошло до лечения, мы тут же столкнулись с трудностями. Не стану хаять полученную Натали медицинскую помощь: ей дали воды и трав, унимающих лихорадку и боль, и это было все, чего мы могли ожидать от маленькой скотоводческой деревушки среди байембийского буша. Возможно, эригане не так уязвимы для подобных болезней, как ширландцы и прочие иностранцы, однако и их народ страдает от малярии достаточно часто, чтоб этот враг был им знаком.

Вот только медициной их помощь не ограничилась.

За лечением Натали надзирала старая (думаю, самая старая во всей деревне) женщина, чьего имени я так и не узнала: все называли ее просто Бабушкой. Из-за простонародного выговора и отсутствующих зубов понять ее речи было затруднительно, но вскоре я уловила в ее объяснениях раз за разом повторяющееся слово – «колдовство».