далее — переводом на другой приход. Хотя в том, чтобы в церковной книге было мало записей о крещениях, были заинтересованы сами гражданские власти! Вышестоящее начальство требовало от них, чтобы как результат атеистической пропаганды количество крещений с каждым годом уменьшалось. Этого, естественно, не происходило, и тогда райисполком обрушивался на священника, по вине которого большинство новорождённых были окрещены. Однако и крестить без записи воспрещалось. Такая вот палка о двух концах. «Ловили» священников просто: во время крещения, которое совершалось обычно после литургии, появлялись представители гражданской власти и смотрели сегодняшнюю запись крещений. Если количество записей не совпадало с количеством крещаемых детей, следовали разборки.

В жизни моего свёкра был такой случай: мать попросила окрестить ребёнка тайно, а отец-коммунист написал жалобу на батюшку, который вообще не имел права совершать крещение в отсутствии отца (даже если родители были в разводе). Моего будущего свёкра лишили регистрации, а отец окрещённого им ребёнка получил повышение по работе. Нас, слава Богу, эти грозы обходили стороной, хотя крестить без записи приходилось часто, в том числе и детей партийно-хозяйственного руководства. Но чтобы обязательной регистрации требовала сама староста храма — случай, думаю, уникальный! Отбиваясь от нападок старосты и её помощника казначея, батюшка сказал: «Это были мои хорошие знакомые, они попросили не делать запись в книгу, и всю ответственность я беру на себя. Вот скоро у меня появится свой ребёнок…» «А вот появится, — оборвал батюшку казначей, — так принесёте сюда, запишем в книгу, и тогда будете крестить!»

В дальнейшем такие и подобные конфликты происходили часто. Стало понятным, почему последние годы в Новеньком не задерживались священники. Но отец Лука хоть и был молод и неопытен, однако держался — видимо, сказалась выучка отца-священника. Конфликты происходили чаще всего вдали от людских глаз, батюшка не жаловался, хотя староста не раз говорила ему прямо: «Уезжайте, нам вас не надо!» Но словно знак свыше, в самом начале приходской жизни попала нам в руки книга священника Александра Ельчанинова «Записи», в которой были такие слова: «…мое жизненное правило — менять место жительства только тогда, когда обстоятельства гонят, ничего в житейской области не предпринимать самому, а рыть шахту вглубь в том месте, куда привел Господь». Меня, к тому же, поддерживало обещание владыки Хризостома в скором будущем перевести нас на городской приход.

К моему великому облегчению, корову мне заводить не пришлось. Долгие годы мы вообще обходились без домашнего хозяйства. Это теперь есть у нас козы, домашняя птица, кролики и огород, где растут лук, петрушка, помидоры и будущее сено для коз. Но и без коров и огородов мне, человеку абсолютно городскому, сельских забот хватало с лихвой. Топить продуваемый домик приходилось дважды в день. Муж почти всё время бывал на службах или требах в своём и близлежащих сёлах. В его отсутствие поддерживать тепло в доме приходилось мне. Рано утром я выгребала из печки остывшие угольки и золу, просеивала всё это во дворе через самодельное «сито-решето», накладывала в плиту дрова, поджигала их с помощью газет (вообще-то в селе для этих целей использовали солярку, но у нас был запас макулатуры: мы выписывали все центральные газеты и журналы Советского Союза), затем всыпала просеянный вчерашний уголь и добавляла свежий. Помню свой первый опыт. Подошло время вечерней топки, а муж спит, умаявшись на службе. Дрова я разожгла сама, засыпала остатки вчерашнего угля и стала будить мужа: что делать дальше? Спросонья он проговорил: «Всыпь свежий уголь». — «Сколько?» — «Да весь сыпь». Возле плиты стояло полведра лёгкого, так называемого «пламенного» угля. Но был ещё и большой, ведра на два, таз с коксом — этот уголь горел долго и жарко, его добавляли в плиту понемногу в конце топки, чтоб сохранить тепло ночью. Кокс этот накануне пожертвовали нам прихожане. И вот я переложила почти всё содержимое таза в плиту. Осталось чуть-чуть. Я снова стала будить мужа: «Батюшка, не влезает». Он сел. «Что!?» «Да уголь из таза!» Батюшка вскочил и стал выхватывать из плиты уже занявшиеся угли. Не сделай он этого, печку нашу могло бы разнести, ведь коксом топят доменные печи. Так я научилась топить. Хотя с непривычки у меня уходил на поддержание огня весь день. В промежутке между утренней и вечерней топкой надо было наколоть дров и угля (его большие куски приходилось разбивать тяжёлой кувалдой). Часто то чурка, то кусок угля летели в лицо и разбивали нос или щёку. Наколотые дрова нужно было занести в дом и сложить по краям плиты, чтоб подсыхали. Да ещё успеть, пока горит плита, приготовить обед.

В доме, где мы поселились, мебели почти не было: большой тяжёлый самодельный стол со снимающейся крышкой, покрашенный тёмной половой краской, и два таких же громоздких самодельных «дивана» — лавки со спинками. Эти «диваны» мы сдвинули сиденьями друг к другу и на них спали. В эту постель было очень неудобно залезать через спинки или боковые ручки-подлокотники. На пол постелили газеты и разложили на них нашу одежду. А на толстых цепях привесили доску — это была книжная полка. Вскоре соседка отдала нам старую железную кровать, и я перебралась спать на неё. Под кроватью был «холодильник»: из-под пола так дуло, что под кроватью мы хранили кастрюли с борщом и кашей, творог, яйца. Это было очень удобно. Я приехала из Питера беременная и голодная. Просыпаясь ночью от холода, я тихонько доставала и ела творог со сметаной. Потом, когда зима разгулялась, температура под кроватью стала минусовой: творог превратился в сосульку, а яйца заледенели и полопались.

Но хуже всего приходилось с водой! Колодцы в селе ликвидировали, а колонок поставили мало. Новенькое рассыпалось по холмам. Чтобы принести воды, нам приходилось спуститься с горки, перейти дорогу, вновь подняться в гору, пройти по улице и там набрать воды. Был и другой путь: через огороды вверх, с полкилометра, до колхозной бани. Туда зимой тащили по замёрзшему полю большие самодельные санки, на которых специально были устроены углубления для сорокалитровых молочных бидонов, и в эти бидоны набирали воды. Иногда, в дни больших стирок, мы брали такие санки и бидон напрокат у соседей и отправлялись за водой. Но сначала, под покровом темноты, пока никто не видит, сами катались на них с горок. Это было единственное наше развлечение. Летом воду привозил колхозный водовоз Коля — мужичок с ноготок, местный лилипут. У него была тихая лошадка и небольшая бочка на тележке. Обязанностью Коли было возить воду на колхозные поля и поить