работников. В промежутках он возил воду тем, кто из селян заказывал её. Таксой Коли был стакан самогона за бочку воды. Иногда, когда мы видели, что Коля был уже изрядно подшофе, мы уговаривали его не пить больше, и он спокойно соглашался обойтись обедом. Пока Коля хлебал щи, мы наполняли водой выставленные во двор бидоны, кастрюли и миски.

Рядом с нами жил ветеран войны, бывший в послевоенные годы председателем сельсовета. Жена его не признавала Церкви, хотя по субботам уходила на какие-то собрания к «свободным верующим» (так называли себя несколько пожилых женщин — остатки сектантской общины неизвестного названия). Понятно, что эти соседи относились к нам весьма недружелюбно. Завидев везущего нам воду Колю, хозяин дома кричал, что не потерпит, чтобы какой-то поп-тунеядец пользовался колхозной лошадью, и обещал написать жалобу «куда следует». Писать, однако, пришлось мне. От имени соседа и жившего на нашей улице ветерана войны, я отправила письмо в «Белгородскую правду» с просьбой устроить на улице водозаборную колонку. И вскоре приехали рабочие и в несколько дней протянули воду. После этого случая сосед стал относиться к нам спокойно. Но его жена придиралась по любому поводу. При этом она обязательно переходила на православных и Православие: «А в церкву ходят! А деревяшкам и железкам (имелись в виду нательные кресты и церковное распятие. — М. З.) поклоняются!» Сегодня их уже нет в живых. К обоим в последние недели жизни я ходила колоть обезболивающие лекарства…

Кстати, умение делать уколы, да и вообще навыки, полученные на медицинской кафедре в годы учёбы в университете, мне очень пригодились. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю наших наставников — полковников медицинской службы из Военно-медицинской академии, которые, призывая нас внимательно относиться к их науке, говорили: «Ваша журналистская специальность пригодится не всем вам, а вот медицина будет нужна всегда». На наше большое, разбросанное от центра по радиусам на три километра село был один фельдшерско-акушерский пункт, в котором работали два человека. Они едва успевали справляться с прививками и плановым осмотром детей, а на дом ходили в исключительных случаях, следуя жёсткой инструкции: температура выше 38 градусов — отправлять в больницу. Жители ближних к нам улиц часто шли ко мне с просьбой сделать укол или посмотреть заболевшего ребёнка. Иногда и фельдшер на свой риск оставляла заболевшего ребёнка дома с условием, что я буду ходить к нему и делать уколы.

Вообще, сельская медицина, вернее, почти полное её отсутствие — были и остаются самым тяжёлым для меня крестом сельской жизни. Способствовало этому и то, что я с детства не любила и боялась больниц. Тётка моя была детским врачом и лечила меня дома, мама тоже неплохо разбиралась в медицине. Но всё же в городе всегда можно было сходить в поликлинику или вызвать скорую помощь. Здесь же — ни врачей, ни телефонов, ни больницы. В колхозном гараже ночами стояла дежурная машина, которая при необходимости везла заболевшего или роженицу в районную больницу. Но до этого гаража ещё нужно было добежать! А после перестройки исчезли и машины, и гараж, и сам колхоз. Телефон, правда, появился, но зато теперь в райбольнице нет ни родильного отделения, ни детской операционной, да и педиатров — всего двое на весь район, и рожениц, и тяжёлых больных приходится везти в областную больницу в Белгород. Иногда довезти не успевают. Скорую помощь тоже вызвать очень проблематично. До недавнего времени вызовы принимали только от местных медработников, до которых ещё нужно дойти, разбудить (чаще всего беды случаются ночью), привести (или привезти) к своему больному… Поэтому приходится полагаться, как правило, на свои силы, хотя для областной больницы всё равно требуется направление из райцентра. Понять это способен лишь тот, кто живёт в деревне и прошёл эти круги сам. Я же — боялась быть втянутой в эту круговерть и лечила детей и мужа сама. В больницу я отправлялась только на время родов и уже на третий день выпрашивалась домой. Из-за зимних сквозняков и летнего нашествия мух дети мои болели часто. Всё их детство — а это практически вся моя жизнь в Новеньком — я в буквальном смысле слова просидела у их кроваток на сумках с вещами, собранными для больницы. Но так ни разу и не решилась туда отправиться.

Однажды мой второй, грудной в то время сынишка тяжело заболел гриппом. Был праздник Казанской иконы Божией Матери, батюшка служил, а я сидела «на сумках» около больного малыша. Зашла соседка баба Катя, взглянула на своего крестника и буднично сказала: «Да он помирает, вон уж белый треугольник у ротика. Ну, ничего, один у тебя ещё есть, потом ещё родишь, молодая…» Я схватила Максима, который действительно почти уже не дышал, попросила соседку посидеть со старшим, двухгодовалым, и кинулась в храм, чтобы батюшка нашёл машину и отправил нас в больницу. По дороге встретился батюшка: он уже закончил службу. Мы побежали в храм. «Сначала отслужим молебен Божией Матери», — сказал мой супруг. Я стояла на молебне и пыталась определить, дышит ли ребёнок. Вдруг он открыл глаза и громко закричал, словно родился заново. Лобик его был холодный и мокрый от пота. В больницу не поехали: ребёнок выздоровел.

Я уже упомянула, что мы выписывали множество газет и журналов. В те годы в них часто печатались атеистические статьи, в которых на ложку правды приходилась бочка лжи. Почти на каждую из этих статей я откликалась возмущённым опровержением. Конечно, мои «отповеди» — так назвал мои статьи в защиту веры и Церкви один батюшка — никогда не печатали, но всё же они доходили до редакции и авторов. Лишь однажды я получила ответ на страницах газеты от женщины, которая обвинила Церковь в насаждении суеверных народных обычаев. Во второй своей статье она процитировала моё письмо и созналась, что не подозревала, что Церковь борется с теми же самыми суевериями, против которых выступала она. Вот на каком уровне была у нас в стране атеистическая пропаганда!

Несмотря на то, что «отповеди» мои не печатали, на них очень скоро обратили внимание те, «кому следует», и меня официально вызвали в районный отдел милиции. Мы поехали вдвоём с батюшкой: я, как обычно, была беременна. Начальник милиции долго рассказывал, как доблестные органы пресекли деятельность какой-то незарегистрированной секты, как успешно ведётся в районе пропаганда атеизма, попытался обвинить меня в незаконном (!) хранении и использовании печатной машинки! («Почему она не зарегистрирована у нас?» «Закон о регистрации пишущих машинок давно отменён». «У нас его