никто не отменял! У нас вообще нет у граждан пишущих машинок».) В конце концов он отпустил нас с советом-приказом ничего больше не писать. Разумеется, я не подчинилась. Тяжелее было услышать тот же совет — не высовываться и жить с властями мирно — от одного из старых священников нашего района. Но винить его я не вправе: тот, кто начинал служение в годы тяжких гонений, знал, что не только выжить самому, но и сохранить храм от закрытия можно, лишь подчиняясь антицерковным законам.

Между тем я продолжала и писать, и говорить. В следующий раз меня просто похитили средь бела дня! Я отправилась из дома в магазин. По пути около меня остановилась милицейская машина и мне предложили проехать в сельский совет. Там меня ждал председатель сельсовета и милицейский чин. «Нам велено собрать со всех членов семей священнослужителей автобиографии, — сказали мне. — Вот бумага, пишите». Я поверила — и написала. Прочитав, председатель поморщился: «Зачем же про исключение из комсомола писать? Перепишите». Я отказалась: «Это единственный факт моей биографии, которым я горжусь». Меня отпустили — разумеется, уже пешком. Узнав об этом, батюшка счёл необходимым доложить о случившемся владыке Хризостому. Владыка меня отчитал. Оказалось, что никакого массового сбора автобиографий не проводилось — это была самодеятельность местных органов. «Впредь, — сказал владыка, — никогда ничего не пишите, всех отправляйте ко мне».

В третий раз — меня попытались призвать в армию. Дело в том, что в университете у нас была военно-медицинская кафедра и вместе со свидетельством медсестёр для гражданской обороны мы все получили военные билеты. И вот неожиданно в канун Пасхи 1983 года я получила повестку о призыве на военные сборы! Спасло меня то, что я была на девятом месяце беременности. Я написала на повестке: «Рожу — приеду», — и отправила бумагу обратно, предоставив им самим разбираться в ситуации.

Из всех попадавшихся мне на глаза атеистических статей больше всего возмутило меня письмо одной матушки, которая так же, как и я, вышла замуж за семинариста и на всю страну (заметка была в «Комсомольской правде») сетовала на то, что ей приходится притворяться верующей, хотя на деле она таковой не является. Больше всего горе-матушку беспокоило, «что же решит сын, когда вырастет» (так называлась заметка), удастся ли ей воспитать его в атеистическом духе или же он пойдёт по стопам отца. Я написала автору заметки (разумеется, безответно) и рассказала о своей жизни в селе.

Воспитать атеиста в те годы было не проблемой. Куда сложнее посеять и взрастить в душе ребёнка семена веры.

Сельский священник своих детей почти не видел. Храмов было мало, приходилось обслуживать несколько сёл. Меня батюшка брал на погребения, где нужно много петь, с младенцами, начиная с двухмесячного возраста. Пока мы служили над покойником, ребёнком занимался кто-то из старушек. Конечно, это было и негигиенично, и просто опасно, и я очень переживала по этому поводу. Но выбора не было. Мы тряслись по жидкой или тягучей грязи весной, по густой пыли летом, по мёрзлым комьям поздней осенью, по гололёду и сугробам зимой на ЗИЛах, тракторах, мотоциклах и телегах, часто с подвыпившими водителями, чтобы отпеть покойника в отдалённых сёлах. Однажды нас везли на двух мотоциклах, и их владельцы затеяли гонку по грунтовой дороге. С тех пор я зареклась садиться на мотоцикл.

Единственное, от чего я отказывалась всеми силами, — это погребения детей. На эти скорбные похороны отец Лука ехал с кем-нибудь из старых певчих. В селе привыкли к тому, что в прежние годы из десяти-пятнадцати детей в семье могла умереть половина. Для меня же смерть ребёнка была и остаётся непереживаемым кошмаром. За долгие годы службы на приходе я пела лишь на нескольких детских погребениях и помню этих деток всех поимённо. Вот Андрей и Наташа — брат и сестра, учившиеся с моими детьми и отравившиеся грибами. Вот полуторагодовалый Алёша, умерший от гриппа. Шестилетний Женя: совсем крошечному, ему вставили в сердце «запчасть» на батарейках, а когда пришла пора батарейки менять — операция не удалась. Хоронили мы его 1-го января, под наряженной ёлкой. Вот трёхлетняя Маргарита, скончавшаяся от врождённого заболевания; одиннадцатилетний Витя, всю свою короткую жизнь боровшийся с лейкозом; пятиклассник Саша, на которого рухнула глыба льда с водонапорной башни… Эти детские погребения — наверное, самое тяжёлое, что пришлось мне пережить в моём звании матушки и церковной певчей.

Отец Лука возвращается домой с треб

Село наше разбросано по холмам и низинам на большой территории, и в любую погоду батюшке нужно идти причащать больных и немощных, отпевать и служить в домах панихиды. В посту, когда все, особенно престарелые люди, стремятся поисповедоваться и причаститься, батюшка в неслужебные дни уходил из дома в шесть-семь утра и возвращался к ночи, в мокрой и грязной от заболоченных дорог рясе, которую нужно было вычистить и высушить к утру. За стойкую привычку везде ходить только в священнической форме его тоже не раз отчитывали в сельсовете, но закона, запрещающего носить рясу, в нашей стране не было. Хотя в те годы большинство священников предпочитало вне храма носить гражданскую одежду.

В Новеньком задолго до нашего появления установился следующий порядок погребения. Сначала к усопшему священник идёт домой и там читает канон на исход души и служит литию. Затем — отпевание в храме. На кладбище — снова лития и печатание гроба. И в заключение — панихида в доме. Иногда, судя по обстоятельствам, священник идёт в дом не после погребения, а в сороковой день по кончине.

Я лежала в роддоме со вторым сыном. Старшему как раз в эти дни исполнялось два годика. И батюшка отправился с ним в дальний конец села к покойнику. Был промозглый весенний вечер, дорогой малыш сильно устал и, придя в дом, сел возле гроба. Ему дали апельсин, а он, убаюканный духотой от множества народа и горящих свечей, опустил апельсин в гроб и сам прилёг на покойника. Так и спал во всё время панихиды.

Вообще, поповские дети не боятся покойников, кладбищ и ночных храмов. Часто семья священника живёт в церковном доме, а храм расположен на кладбище. Но даже если дом батюшки — вдали от кладбища, всё равно покойники, да и сама смерть не страшат малышей. Помню, как в Курске я шла с одной матушкой и её четырёхлетней дочерью через кладбище. Уже почти стемнело, а ребёнок норовил убежать вперёд. «Вернись! — крикнула мать — Вернись, мертвец