Почему все так стремятся заполучить этого попугая? Как птица связана с бриллиантами Козыря? Может быть, они спрятаны в клетке? Недаром Филаткина всюду таскала ее с собой – естественно, с питомцем внутри. Клетка была здесь – стояла у стены. Довольно толстое дно вполне могло вместить полкило бриллиантов.

Но зачем Коля пытался беседовать с птицей? Этого мужика никак не назовешь сентиментальным. Животных он воспринимает только в виде котлеты. На днях пнул кошку так, что та улетела через забор. На мой удивленный взгляд мрачно сказал: «Под ногами путается, тварь».

Значит, должна быть весомая причина для странного поведения Николая Муромцева.

Я подошла к вольеру и провела пальцами по сетке. Обычно после такого Аркаша приходил в возбуждение и пытался достать меня клювом. Но сейчас птица выглядела непривычно вялой.

Я заволновалась.

– Дайте-ка сюда фонарь! – попросила я Дурова. Не задавая лишних вопросов, художник поднес фонарь поближе. Да, с птицей явно не все в порядке. И корм лежит нетронутым.

– Что случилось? – забеспокоился сосед.

– Кажется, Аркадий заболел. Вялый, дышит тяжело. Гляньте, как запали глаза…

Ой, нет! Только этого нам не хватало! Аркаша – ключ ко всей этой истории. Мы не можем себе позволить потерять птицу!

А вдруг попугая отравили?!

– Евгения, почему вы так беспокоитесь? – удивленно спросил Альберт. – Птица, как и всякое живое существо, может заболеть. Это нормально.

– А вдруг он умрет?! – ахнула я.

К этому моменту я уже поняла, что нет никакой необходимости обследовать клетку. Тайна заключена в маленькой голове Аркаши. Все дело в том, что знает птичка. И кому она об этом расскажет.

Именно по этой причине на Филаткину и ее питомца идет настоящая охота. И вот попугай собрался помирать прямо у меня на глазах! Неужели я так и не узнаю тайну, которую он скрывает?!

Между тем ара завел глаза. Видимо, дела его были плохи.

– Ветеринар! – я схватила соседа за руку. Он странно на меня покосился, но руки не отнял. – Нам срочно нужен ветеринар!

– Женя, час поздний, ветеринар давно спит. Давайте лучше утром, – забормотал учитель.

– Нет! – заорала я. – Сейчас! Вы должны мне помочь!

– Ну хорошо, не стоит так волноваться, – мягко произнес Альберт. – Давайте я схожу за ветеринаром. Правда, он живет довольно далеко…

– Тогда я вас отвезу.

Мы прыгнули в «Фольксваген» и помчались за врачом. Если Аркаша умрет, получится, что я ввязалась в эту историю напрасно! И я никогда не узнаю разгадки.

Машина петляла по незнакомым улицам, освещенным исключительно лунным светом. Похоже, на освещении в Балахове здорово экономили. До дома ветеринара мы домчались минут за десять. Понадобилось еще полчаса, чтобы разбудить доктора и убедить его отправиться с нами. Лысый мужчина прижимал к груди сумку с инструментами, отчаянно таращился на меня и пытался сообразить, куда мы едем. Узнав, что помощь требуется попугаю, ветеринар удивился еще больше. Видимо, животное мельче коровы его не интересовало.

Но оказавшись на месте, доктор принялся действовать – осмотрел птицу, причем Аркаша даже не попытался его укусить, а значит, был почти при смерти.

Ветеринар приготовил ампулу и шприц. Отмерил микроскопическую дозу лекарства и сделал попугаю укол куда-то в крыло.

– Ничего страшного, – успокоил он меня, поймав мой отчаянный взгляд. – Дорогая птица, что ли? Ну, ладно. Жить будет. Вовремя вы меня доставили. К утру бы уже подох. А так проживет еще лет сорок. Ара долго живут. Оставлю вам две ампулы. Будете колоть сами. Вот тут все написано. Не перепутайте: доза не один грамм, а ноль целых, одна сотая. Иначе угробите птицу. Спасибо, девушка.

Ветеринар принял от меня деньги и отбыл восвояси. Мы с Альбертом уставились на Аркадия. Попугаю на глазах становилось лучше. Он покачался на жердочке и даже клюнул орех из кормушки. Уф, пронесло!

Неожиданно для самой себя я бросилась на шею соседу:

– Альберт, спасибо тебе! – воскликнула я, внезапно переходя на «ты». Художник обнял меня в ответ и поцеловал. Очевидно, от неожиданности. Сначала поцелуй был беглым, потом замедлился, и я поняла, что мне уже давно нравится этот мужчина, похожий одновременно на Дольфа Лундгрена, героя зубодробительных боевиков, и на Альбрехта Дюрера, художника XVI века.

На минуту оторвавшись от сладких губ соседа, я прошептала:

– Пойдем к тебе.

– Конечно, – так же шепотом ответил художник.

Тут мой взгляд упал на Аркадия. Попугай сидел на жердочке и с большим интересом наблюдал за нами. Наконец он наклонил голову и проскрежетал:

– Трах-тибидох.

– Заткнись, – посоветовала я попугаю.

Тот послушался. И эта ночь закончилась гораздо лучше, чем началась.

Утром мы сообщили Филаткиной, что случилось с ее любимцем. Старушка горячо нас благодарила.

С этой ночи начался мой роман с художником. Альберт оказался даже лучше, чем мечталось, – он был внимательным, заботливым и сильным, обладал чувством юмора и терпением, достаточным для того, чтобы выносить мой сложный характер. Нам было хорошо вместе. Просто отлично. Единственное, что осложняло нам жизнь, – это дети. Детишки привыкли всюду сопровождать своего кумира. И появление в его жизни какой-то посторонней девушки их совсем не радовало. Да что там – они попросту объявили мне войну. Поцарапали крыло «Фольксвагена». Подкинули лягушку в стоящие у крыльца кроссовки. Шпионили за нами, превращая прогулки по окрестностям в кошмар. Стоило взойти на пригорок, чтобы полюбоваться открывающимся видом, как из-за ближайшего куста показывалась чья-нибудь лопоухая голова и звонкий голос кричал:

– Доброе утро, Альберт Генрихович! А когда на раскоп пойдем?

С моим появлением учитель совершенно забросил свои занятия археологией. Нам было не до нее, честно говоря.

Впервые мой Дюрер нарисовал меня прямо на следующее утро после свидания. Я проснулась на рассвете и не сразу поняла, где нахожусь. Комната у соседа была больше моей, обстановка вполне спартанская. Сам хозяин сидел в углу, положив на колени блокнот, и водил карандашом по бумаге. Этот тихий шелест меня и разбудил.

– Что это ты делаешь? – спросила я, порядком удивленная. Наутро после свидания мужчины приносили мне в постель кофе, говорили, что я сломала им жизнь, дарили розы и пытались задушить шарфом. Но рисовать меня никто еще не пытался.

– Хочу сделать набросок, – пояснил Альберт. – Ты совсем другая во сне. Доверчивая и нежная.

Некоторое время я лежала смирно, пытаясь свыкнуться с мыслью, что я, Евгения Охотникова, оказывается, доверчивая. Потом мне надоело, я откинула одеяло и встала.

– Замри! – воскликнул художник. – Ты прекрасна! Вот так и стой!