– Ну уж нет! – отрезала я. – Найди себе другой объект для рисования с натуры. И вообще, нам пора делать укол Аркаше. Поможешь?

Альберт вздохнул и отправился лечить попугая, осознав, что отношения со мной возможны только на моих условиях.

Но попыток запечатлеть мой светлый образ на бумаге Дуров, конечно же, не оставил. Он рисовал меня всегда и везде – видимо, так он выражал любовь и восхищение. Быстрые движения карандаша – и вот она я – стою, подняв руки над головой. Сплю, свернувшись в позе эмбриона. Делаю гимнастику тай-чи на рассвете. Ну и так далее.

– Зачем ты рисуешь меня? – допытывалась я. – Ведь и так каждый день меня видишь.

– Рисование для меня как дыхание, – оправдывался художник. – Я пытаюсь уловить самое важное в тебе.

– И что же во мне самое важное? – смеялась я.

– То, что ты воительница, – серьезно пояснил Альберт.

– Кто?!

– Я вижу тебя воином. Знаешь, как в комиксах – супергероиня с мечом в руке.

– Пока я ничего такого не совершила. В смысле, супергеройского.

– Совершила. Просто не придаешь этому значения.

Мы обходили молчанием некоторые вопросы. Альберт не спрашивал, почему я ношу при себе пистолет. Я не допытывалась, где же я видела его раньше. Почему-то эти разговоры расстраивали моего возлюбленного. Он замыкался в себе и надолго замолкал. И я перестала задавать вопросы, выбросив из головы темы, которые до того меня очень волновали. Например, зачем столичному художнику работать учителем в деревенской школе.

Нам было так хорошо вместе! В общем, это была идиллия. И она не могла длиться долго.

Однажды утром в окошко комнаты художника забарабанили и детский голос позвал задушенным шепотом:

– Альберт Генрихович, а Альберт Генрихович! Выйдите к нам, а то хуже будет!

К счастью, мы уже встали, а в данный момент пили кофе.

– Слушай, твои спиногрызы перешли черту! – разозлилась я. – Нарушают твое личное пространство. Тебе следует им сказать, чтобы больше никогда так не делали.

– Слышу в твоем голосе угрозу, – отставляя чашку, мягко произнес Альберт. – А не то?

– А не то это выскажу им я. Дети – цветы жизни, знаю. Но иногда эти цветочки бывают колючие.

– Ты не понимаешь, Женя. Человек, который связал свою жизнь с детьми, должен быть готов и днем и ночью…

Вот тут я разозлилась не на шутку.

– Ты что, вообразил, что ты Януш Корчак? Ты всего лишь учитель рисования!

– И еще ОБЖ, – нисколько не обидевшись, вставил Дуров. – Ты забыла ОБЖ.

– Что такое ОБЖ?

– Основы безопасности жизнедеятельности.

– Серьезно? Я думала, такие предметы ведут отставные военные. И чему же ты учишь детишек?

Признаться, меня порядком забавляла мысль, что Альберт преподает предмет, в котором, как говорится, собаку съела именно я.

Альберт Генрихович очень серьезно ответил:

– Учу их, как вести себя в чрезвычайных ситуациях. Как спасти себя в случае чего.

– Например, чего? В Балахове не бывает землетрясений, даже наводнений не случается, потому что город на высоком берегу! Ты что, думаешь, до вашего городишки доберутся террористы и возьмут вас в заложники?

Нервный тик исказил лицо Альберта.

– Всякое случается, – наконец ответил учитель. – Например, я учу детей, как спастись при пожаре. Или если кто-то провалился под лед. Ты напрасно смеешься, Евгения, – опасные ситуации возникают и в таких тихих местах, как наш Балахов.

– Да я верю, верю… Ладно, специалист по безопасности, – вздохнула я, глядя на носы мальчишек, расплющенные по стеклу, – выйди уже к своим мальчикам, пока они окно не выставили.

Учитель вышел, и я увидела, как запрыгали вокруг него пацанята. Они были совсем мелкие – первоклашки, только один постарше, лет десяти на вид. Он что-то говорил Альберту с серьезным видом, а остальные слушали, раскрыв рты, как галчата. Альберт слушал тоже, и я заметила, что учитель становился все беспокойнее. Наконец Дуров вошел в дом и позвал меня:

– Женя, мне нужно с тобой поговорить.

Я встала и подошла к нему. Мне не понравились его нахмуренные брови и сведенное судорогой лицо.

– Что случилось?

– Ребята говорят, они видели чужих.

– В смысле, пришельцев? – усмехнулась я.

– В смысле, четверых незнакомых мужчин.

– Ну и что? Балахов, конечно, дыра дырой, уж извини, но, кажется, не закрытый город. Через него каждый день проезжают водители фур, автобусы ходят.

– Ты не понимаешь. – Альберт стиснул руки. Кажется, учитель здорово нервничал. – Это все не то. Когда кто-то приезжает к родственникам или минует Балахов транзитом, это понятно. Но здесь не бывает чужих. К тому же они подозрительно себя ведут. Так говорят дети.

Альберт так нервничал, что мне стало его жаль. Нет, до чего все-таки странный у меня возлюбленный! Сильный мужчина, а нервы как у институтки.

– Давай-ка я сама с ними поговорю, – предложила я и вышла к детям. Они таращилась на меня во все глаза. Видимо, им было интересно, на кого их променял атаман.

Я обратилась к самому старшему:

– Тебя как звать?

– Васька, – отозвался мальчишка, глядя на меня исподлобья и хмуря то место, где у людей бывают брови. У Васьки волосы и ресницы были светлые, а бровей не наблюдалось вовсе. Пацанчик выглядел угрюмым и неразговорчивым – не из тех, что любят фантазировать. Хорошо, значит, его словам можно верить.

– Расскажи, что вы видели.

Прежде чем заговорить, Василий повернулся к Альберту в вопросительно уставился на него. Учитель едва заметно кивнул, и мальчик сказал:

– Четверо мужиков. На внедорожнике. Старый «Крузер», вообще старье, года нулевого или даже старше. С утра стоят в лесу. Машкин Лоб знаете? Вот там стоят.

– Ну и что? – я едва не рассмеялась от облегчения. Уф, а я-то думала…

Но Василий был так серьезен, что я продолжила расспросы:

– А в чем проблема-то? Может, они рыбаки или охотники. Места у вас тут заповедные.

– Рыбу не ловят, ружей у них нету, – пояснил Васька. – Брательник мой специально к ним подобрался, в багажник заглянул, – мальчик указал на совсем мелкого пацаненка, такого же белоголового, как он сам. – Не, не охотники это.

– А что у них в багажнике? – заинтересовалась я.

– Толик, скажи ей, – старший брат дал подзатыльник младшему – видимо, на нервной почве. Тот потер белобрысую голову и пропищал:

– Лопаты у них там.

Я посмотрела на Альберта.