Можно было подумать, что это действительно была правда, и каждый ее жест вызывал критику и осуждение.

Часть вторая

Глава 12

Усталость от войны

Великий князь Николай Николаевич был очень популярен в армии. Каждый солдат в нашем лазарете говорил о нем с восхищением и умилением. Его высокий рост, его благообразная внешность, блестящие голубые глаза, его громкий голос и уверенные манеры влекли к нему все сердца. Его боялись и обожали. Он был врожденным солдатом, опытным военачальником, и, если бы не ряд неблагоприятных обстоятельств, его имя вошло бы в историю. В Петрограде, однако, существовали круги, которые старались его дискредитировать и добиться этого, хотя бы ценою поражения армии. Всем было также известно, что императрица ревновала Николая Николаевича к его популярности. Рассказывали, что, когда Распутин, собираясь приехать на фронт, телеграфировал в Ставку об этом, прося соответствующего разрешения, великий князь ответил лаконичной телеграммой: «Приезжай – повешу».

Распутин не забыл этого оскорбления и всячески старался воздействовать на императрицу, сея недоверие к Николаю Николаевичу и обвиняя его во всех поражениях на фронте. В одном из писем к государю Александра Федоровна определенно высказывалась на этот счет: «Мне очень не нравится, что Николай принимает участие в этих совещаниях. Он так мало понимает Россию, но импонирует министрам своим громким голосом. Мне иногда хочется кричать при виде этого ложного положения».

Решение государя назначить Николая Николаевича Главнокомандующим Кавказским фронтом и принять Верховное командование на себя поразило русское общество и вызвало в нем большое удивление и даже упадок духа. «Это кончится революцией», – говорила в одном из своих писем княгиня Юсупова, и это мнение разделяли многие. «Вы пожнете лавры и тернии», – сказал государю министр двора граф Фредерикс. Со всех сторон к государю стали обращаться с просьбами отменить это решение.

На аудиенции, которую мой отец имел у государыни в начале сентября 1915 года, он постарался разъяснить ей отрицательное отношение, которое вызывало повсюду это решение государя. Мой отец говорил, что в таком случае вся ответственность, при новых неудачах на фронте, падет на государя и что для одного лица является непосильным бременем совмещать в себе исполнение должности Верховного главнокомандующего с обязанностями правителя великой державы.

Сначала императрица приняла моего отца с обычной сердечностью, но окончилась аудиенция в совершенно другом тоне. «Император, – сказала она, – должен был принять на себя Верховное командование с самого начала войны. Его прямой долг быть вместе с армией. У меня уже не хватает терпения, – ледяным тоном продолжала она, – выслушивать всех министров, которые стараются отвратить государя от исполнения его долга. К сожалению, государь слабохарактерен, но я достаточно сильна, и я докажу это». Она отпустила моего отца, всем своим видом стараясь дать ему понять, что не одобряет его вмешательства в это дело. С этого момента она невзлюбила моего отца и никогда более не простила ему этого.

Сам государь смотрел на предстоящую ему роль как на священную миссию, как на умилостивительную жертву, которую он должен был принести с истинно христианским смирением. Когда председатель совета министров просил государя подумать над своим решением, Николай II ответил твердо: «Долг императора быть в минуту опасности с своей армией, и если надо, то погибнуть вместе».

Правительство смотрело на решение, принятое государем, с известным опасением, а некоторые представители прогрессивных партий пошли так далеко, что повели агитацию против монархии. Эта агитация и желание во что бы то ни стало вызвать революцию ставились им многими в вину.

Некоторые историки утверждают, что уже с осени 1915 года отец мой был замешан в заговоры против государя и что его дружба с лидерами «прогрессивного блока» Милюковым, Родзянко, Гучковым и другими относится как раз к этому времени, когда под видом дружеских бесед в английском посольстве происходили совещания, на которых обсуждался план устройства революции.

Я нахожу, что если посол великой державы хочет понять дух страны, при которой он аккредитован, то он должен встречаться с представителями партий. Поэтому я могу подтвердить, что отец мой принимал у себя некоторых лидеров русских либеральных партий. Но это неправда, что на этих приемах в его присутствии обсуждались планы устройства революции и что, как об этом указала в своих мемуарах княгиня Палей, британское посольство являлось очагом противоправительственной пропаганды.

Одною из причин, якобы побудивших моего отца поддержать заговор против русской монархии, являлось будто бы нежелание Англии уступить России Константинополь и проливы. Вследствие этого Англия стремилась создать в России обстановку, которая должна была помешать ей победоносно окончить войну, надеясь, что этим путем ей удастся уклониться от выполнения принятого ею на себя обещания. «Это является, – утверждает господин Якоби в своей французской книге «Николай II и революция», – одним из многочисленных секретов вероломной английской дипломатии». «Британский посол, – пишет далее цитируемый автор, – обращал очень мало внимания на русскую внутреннюю политику. Его интересовал исключительно вопрос о Константинополе и Дарданеллах. Он готов был поддержать какую угодно партию в России, лишь бы она отказалась от выполнения славянской мечты о Святой Софии. Поэтому он сделал все для падения правительства, которое ожидало исполнения данного англичанами обещания».

Господин де Ровиль также высказал эту теорию в своей книге, посвященной русской революции. «Большевизм, – утверждает он, – был зачат в Лондоне 5 сентября 1915 года. В этот день Англия с величайшей неохотою дала России обещание отдать ей Дарданеллы. Но одновременно ее ни на одну минуту не покидала надежда, что, по какой-либо „счастливой" случайности, России не удастся закончить войны и, таким образом, ее вековая мечта о Константинополе и Святой Софии разлетится прахом».

Утверждать, что такая именно политика была принята Англией и что мой отец был ее проводником, – полный абсурд. Насчет Дарданелл обещание со стороны Англии последовало лишь в ноябре 1915 года, и Англия не собиралась брать его обратно. Кроме того, участие России в мировой войне было положительно необходимо для того, чтобы довести войну до победного конца. Поэтому Англия не могла поощрять какие-либо беспорядки внутри России. «Я всегда был, – пишет мой отец в своей книге воспоминаний, – одного и того же мнения с членами Государственной думы, которые говорили, что внутренние беспорядки не должны являться препятствием для военных операций. Я неоднократно предостерегал императора в смысле необходимости предотвратить надвигавшуюся катастрофу».

Для человека, способного разобраться в обстановке и обладавшего ясным умом, эта опасность была вполне реальна. И хотя немцы приостановили свое интенсивное наступление на Восточном фронте, положение в столице становилось день ото дня все