на его лицо маску. И после того как была окончена эта кошмарная операция, Фирченко долго лежал в безмолвной агонии, сжав мою руку. И когда я, наконец, встала, он взглянул на меня со слабой улыбкой и прошептал:

– Спасибо, сестрица. Да благословит вас Господь!

Вот Павлов – юноша с белокурыми волосами, у которого были прострелены оба легких и сделался общий паралич. Он лежал у нас в лазарете очень долго, всегда с улыбкой на измученном лице, и его хриплый голос жалобно повторял: «Как я был бы счастлив, если бы не эти боли! За мною ходит столько людей – совсем как за барином».

Вот – Соколов, нога которого была очень плохо ампутирована в каком-то полевом госпитале, так что ему пришлось сделать несколько операций. Он лежал у нас почти что целый год, но никогда не жаловался, всегда уверяя нас, что ему «лучше, гораздо лучше»…

Вот Самсонов, высоко лежащий на подушках, с большими темными глазами, которые выделялись на его измученном лице. Он был до того опрятен, что в день своей смерти дрожащей рукой провел по подбородку и произнес:

– Надо было бы побриться…

А вот Ваганов, весь почти разорванный на части, который, когда я однажды заглянула к нему, чтобы попрощаться, схватил мое пальто и, положив на мех свою бледную щеку, прошептал: «Мягко, золотая сестрица, как мягко!..»

И так и уснул, прильнув к меху.

Наши врачи проявляли много внимания и нежности, ухаживая за больными. Наша старшая сестра мисс Фрум работала не покладая рук, и раненым было у нас хорошо. Оставляя госпиталь, раненые прощались с нами со слезами на глазах. И мы постоянно получали потом письма от солдат, когда они возвращались на фронт или же отправлялись домой. Письма эти были чарующе наивны и подкупали своей искренностью. Вот несколько таких солдатских писем:

«Это письмо от раненого солдата Александра Самсонова, Ваше Превосходительство, сэр Джордж, и Ваше Высокоблагородие, дорогая сестра Мириэль. Низко кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья от Господа Бога и благодарю Вас, Ваше Высокоблагородие, за Вашу доброту к нам, раненым. Нам было так хорошо в вашем лазарете, и моя жена также благодарит Вас за Вашу доброту. И еще раз благодарю Вас за все. Вы были для меня лучше родной матери. Я никогда не думал, что так быстро поправлюсь. Благодаря Вам и Вашему госпиталю, я приехал домой 19 декабря. Моя мать и моя жена благодарят Господа, что я был в Вашем госпитале. Благодарю Вас за Вашу доброту.

Простите, что плохо пишу. До свиданья. Будьте живы, здоровы. Желаю Вам доброго здоровья».

«Ваше Высокоблагородие, шлю Вам свой привет. Низко кланяюсь Вам и да пошлет Вам Господь Бог счастья. Очень благодарю Ваше Высокоблагородие за всю Вашу доброту ко мне. И моя жена, и я еще благодарим вас за все ваши подарки. И еще я кланяюсь Вам и желаю всего лучшего на свете. И еще благодарю Вас, сестрица, за все ваши беспокойства обо мне. Я здоров и счастлив и того же желаю и Вам. Ваш Игнатий Верник».

«Шлю Вам привет, глубокоуважаемая сестрица. Шлю Вам и Вашей мамаше и всем барыням и сестрицам из госпиталя – глубокий поклон и желаю Вам на многие годы счастья. Не нахожу слов, чтобы поблагодарить Вас за всю Вашу доброту и никогда не забуду те дни, которые я провел в британском госпитале. Я, слава Богу, здоров и, наверное, скоро вернусь обратно на фронт. Со дня на день ожидаю своего отправления в часть, а потому прошу Вас написать мне письмо. Простите, сестрица, что прошу Вас об этом, но мне так хочется иметь письмо от Вас, и еще больше хочется узнать, что Вы получили мое письмо, чтобы Вы не считали меня неблагодарным. До смерти своей не забуду Вас и Ваших родителей. Прощайте. Пожалуйста, напишите мне, хотя бы две строки. И еще три раза прощайте. Прощайте. Прощайте. Ваш преданный Стефан Обшенников».

Кроме госпиталя моя мать устроила рабочую группу для всех дам английской колонии, которые собирались два раза в неделю в английском посольстве и делали бинты и белье для солдат, а также одежду для их жен и детей, которую те брали с собой. Постепенно деятельность этой организации расширялась.

Одежду также давали беженцам и солдатам, бежавшим из плена из Германии, которые прибывали в Россию в состоянии полного истощения.

В начале войны, из-за трений, существовавших между военными властями и Обществом Красного Креста, санитарная часть русской армии не стояла на должной высоте. Иногда раненые солдаты по нескольку дней не получали медицинской помощи и лежали с неперевязанными ранами, в то время как в нескольких верстах на железнодорожных путях стоял прекрасно оборудованный санитарный поезд с персоналом, сидевшим без дела. Некоторые солдаты, приезжавшие к нам с фронта, были в ужасном состоянии. Они по нескольку дней ничего не ели, и раны были настолько загрязнены, что начиналась гангрена или же столбняк. В госпиталях даже Петрограда чувствовался недостаток лекарств и перевязочных средств. Медицинский персонал был перегружен работой. Койки были так тесно приставлены друг к другу, что едва можно было между ними проходить.

Красный Крест, состоявший под покровительством вдовствующей императрицы, старался всячески облегчить страдания раненых. Санитарные поезда, полевые перевязочные пункты и передвижные госпитали формировались и посылались на фронт. Великая княгиня Мария Павловна стояла во главе склада Красного Креста, собиравшего и отправлявшего на фронт лекарства и инструменты. Великая княгиня Виктория Федоровна имела свой санитарный поезд. Великая княгиня Ольга Александровна, Мария Павловна-младшая, Елена Владимировна и дочь великого князя Константина Константиновича записались в сестры милосердия. Впоследствии все заведование санитарной и эвакуационной частью было сосредоточено под начальством принца Александра Петровича Ольденбургского, и эта реформа до известной степени упорядочила постановку дела помощи раненым и больным воинам, внеся известную централизацию в дело, в котором принимали участие военные и гражданские власти, частные общества, земства, города, дворянские общества и бесконечное количество благотворительных союзов и организаций.

С начала войны императрица Александра Федоровна и две старшие великие княжны начали работать в качестве сестер милосердия в одном из госпиталей в Царском Селе. Они ходили в этот госпиталь каждый день и всегда настаивали на том, чтобы им не делалось никаких послаблений. И хотя императрица хотела помочь раненым совершенно искренно, ей и это ставили в вину.

– Императрица всероссийская, – говорили они, – стоит так высоко, что не должна унижаться, работая наравне с простыми сестрами. Она может потерять уважение своих верноподданных.

– В глазах России я всегда не права, – с горечью сказала