Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Артюхин сцепил тонкие пальцы на животе и, уставившись на запылившиеся тапки, неохотно начал:
— Очень жарко сегодня, хоть раздевайся. Вы бы мне какую-нибудь фланельку достали. Чтобы я людей не пугал. Меня, голубчик, тут за сумасшедшего принимают. Того гляди отправят по известному адресу. Тогда и вам нелегко придется…
— Не отвлекайтесь, Петр Михайлович.
— Что ж, извольте… Вернулся я на прежнее место. Как долго пропадал, не скажу, но вещи мои в сохранности, вернее сразу на мне. Как, впрочем, всегда. Пузырек за щекой. Вот только на пальто барашковое кто-то позарился… Ну, да ладно. Вот думаю, чем Зевс не шутит. Найду-ка я ванну, да искупаюсь в порошке. Разведу его всего без остатка в воде. Принимать внутрь не решился. Не ровен час снова на сто лет сгину. А не хотелось бы. Понятно, что не в один приличный дом меня не пустят с водными процедурами. И тут меня озарило! Я вспомнил, что есть в глубине кладбища, в сторонке от аллеи мраморный саркофаг. На гранитной плите какого-то неизвестного мне господина Берёзкина. Он хоть и небольшой, но и я не Титан. Примерился — если коленки подтянуть к животу, вполне умещусь. Натаскал я воды из крана для полива… При входе имеется. Ведро в гаражах позаимствовал, они тут у нас за оградой. Часов за пять вода прогрелась, не кипяток, но все же не ледяная. Меня, знаете ли, в прежней жизни ишиас донимал (Артюхин потер спину), но уж выбирать не приходится. Насыпал порошку — вода запузырилась, но тотчас улеглась. Скинул я убогое свое платье, перекрестился и с головой. Но вскоре вынырнул. Лежал, наверное, с час для чистоты эксперимента под солнышком. Разумеется, в чем мать родила. А тут как раз экскурсия — краеведы на кладбище пожаловали. А я так пригрелся, разнежился, что сразу их не заметил. А уж как услыхал вблизи, поздно было. Вскочил, вещички в охапку и дернул от любознательных подальше. Но, видно, напугал дам до обморока. Теперь опасаюсь лишиться места на кладбище. Выкурят нас с товарищами из склепов. Они-то с утра на заработки и только к ночи возвращаются. А я тут, можно сказать, безвылазно по хозяйству. Хе-х. — Артюхин первый раз за все время взглянул на Саню. Покрасневшие глаза слезились и часто моргали — того гляди разрыдается. Но нет. Сдержался. — Вот с тех пор никуда не исчезал, хоть и переволновался. На постоянном месте уже как сутки. Правда, убегал в двадцать первом веке, а вернулся, чтобы в склеп залезть, а склепа-то и нет! За ограду вышел, а там родной двадцатый век и стольный град Петербург, где я губернаторствую. — Старик замолк и насупился. — Вроде я, точно я, но я то здесь… Вот сам к себе на аудиенцию попасть хочу, да не выходит. — Артюхин потрогал запекшейся лоб и безвольно опустил руки. — Раздвоение личности от Пёлевского порошка вышло. И не умственного толку, а физического.
Неожиданно он вскочили, взял Саню за плечи и, встряхнув, потребовал, нет — приказал:
— Достаньте револьвер, я застрелюсь! Вешаться или топиться честь не позволяет. А жить так, нет сил. Пусть в двадцатом веке останется один Артюхин.
— Э-э, спокойно, — осадил его Саня, сбрасывая с плеч костлявые пальцы градоначальника. — Еще не известно какой Артюхин останется в двадцатом. Может, вас завтра грохнут. Вернее этого. У вас тут террористы самодельные бомбы пекут, как пирожки, а вы не в курсах. Я вот в одной избушке побывал, там этих бомб дофига и больше. В каком году революция-то?
— В пятом… — ответил Артюхин задумчиво.
— Не… Теперь восьмой. Следующая
— В семнадцатом…
— Ну, да… Там царя снесли и власть рабочих и крестьян установили, — наморщив лоб выдал все, что знал из истории Санек.
— Невероятно… — опускаясь на скамейку, и как-то сразу обмякнув, изрек Артюхин, — невероятно, как мы могли допустить все это… — повторил, бледнея, но не исчез. И это воодушевило, пристально наблюдавшего за ним Санька. Действует, значит, порошок. Но вот, как и на что, пока не ясно. — Так надо же меня предупредить! — опомнившись, воскликнул дед. — К себе мне не попасть. Я, однозначно, не велел пускать всякую шваль. Нужно сообщить анонимным письмом в канцелярию градоначальника. Мне и сообщить. Когда готовят покушение? Хотя постойте… никаких покушений на меня не было…
— Не доложили… А то что тогда не было не значит что теперь не будет. Решайте сами, Петр Михайлович. Я знаю, где можно накрыть их лабораторию. И в лицо знаю некоторых, — добавил злорадно, конечно, держа в уме резидента. Только вот деда с мальчиком он не хотел путать в эту историю. Ну, да ладно, как-нибудь устроится. Можно предупредить, что те ни при чем. Саньку не хотелось думать о неприятном и чужом. Со своим бы разобраться. — Так напишите, Петр Михайлович, а я занесу куда надо, пока меня везде пускают, — предложил он Артюхину. Тот согласно закивал. И тут же сдвинул брови, наклонился, что-то сосредоточенно царапая на земле прутиком.
— Как же вы теперь? Где?
— По — прежнему на кладбище, — ответил скороговоркой, продолжая скрести серую пыль.
— А я теперь все вижу, слышу, пробую, щупаю, но в зеркалах не отражаюсь, чисто вампир. Вот вы меня видите, а больше никто. Может мне в вашу ванну окунуться. Покажете место?
— Попробуйте, Александр. Но сначала зайдем в писчебумажный. А после я вам все покажу.
Возможно, раньше Санек и послушался деда, но теперь настоял на своем и они отправились на кладбище прежде, чем настрочить анонимку в полицейское управление или куда там собирался отсылать ее Артюхин.
По Смоленскому лютеранском плутали долго, но никакой могилы Берёзкина не обнаружили. Да и откуда тут взяться какому-то Берёзкину среди Грейков и Мюзеров. Санек снова заподозрил деда в обмане. Но тот клялся, что был саркофаг и Берёзкин был. Да, видно, пока еще не помер и ванну ту искать нужно в привычном Питере.
Артюхин рыскал между крестов и склепов, высматривая возможные ориентиры для двадцать первого века, но кто ж знает, что станет с могилами, деревьями и дорожками через сотню лет.
Редкие скорбные
