Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Музей политической полиции России».
Но не прошло и минуты, как проезжавший мимо туристический автобус оплыл свечой, а на его месте уже тряслась по брусчатке подвода с сеном, благоухая навозом и любистоком.
В заведении за углом под вывеской «ПИВАСОВ» подавали чай с баранками. Да и не чай вовсе, а так, подобие — горький и терпкий настой какой-то травы, на вкус отвратной, похожей на ту, что пила его бабка, называя капорским чаем. Санек подсел к Артюхину, отхлебнул из его чашки и огляделся. За двумя столами из четырех умастились на венских стульях посетители, с виду извозчики, отдуваясь, они прихлебывали из блюдец, посасывали сахарок.
За стойкой хмурый буфетчик с подвязанной шерстяным платком щекой, усердно тер чашку, искоса поглядывая на грязноватого субъекта в невразумительном пиджаке и штанах до колен. Этакую образину другой и пускать бы поостерегся, но дед при входе показал, зажатые в кулаке монеты.
— Все сделал, — отрапортовал Саня, поглаживая рыжего кота, трущегося об его ногу. — А вы чего пустой чай гоняете, пирожок, что ли какой заказали.
— Я б не отказался … Да денег не хватит… — сглотнув слюну, конфузливо признался Артюхин.
Половой мальчишка пронес тарелку расстегаев мимо их столика к соседнему, где с полотенцем на шее, утирая пот, полдничал огромный бородатый мужик.
— Ща организуем, — самоуверенно заявил Саня, направляясь к чужим харчам. По своей безнаказанной привычке он дернул с тарелки пирожок, но донести Артюхину не успел. Пудовый кулак точным ударом в ухо отбросил похитителя в угол.
«Ах, ты шаромыга! Гусиный потрох! Ишь чего удумал, чужое тащить!» — ревел над ним бородатый. Схватив за грудки, он рывком поднял злодея, так, что затрещала футболка, и вышвырнул из заведения на панель.
Все произошло неожиданно и мгновенно.
— Твою пасть! — сидя на брусчатке, мотал головой бывший невидимка. — Прописали меня в царском Питере. Отбегался. — Дед хлопотал рядом, пытаясь то ли помочь подняться, то ли заполучить вожделенный пирожок, который Санек так и не выпустил из цепких пальцев. — Держите, господин губернатор… — протянул ему трофей Саня. — Приятного аппетита. — Он встал, отряхнул джинсы от пыли, попытался приладить на место лоскут футболки, но тот повис, поверженным флагом, обнажая бледную грудь.
— Может врезать ему разок… — потирая ухо, дернулся к дверям обиженный посетитель, но дед осадил:
— В кутузку захотели, вшей кормить? — В кутузку Саня не хотел, по губернаторской интонации поняв, что там не кормят эклерами и даже расстегаев к обеду не подают.
Еще не понимая до конца, в какой замес попал, Санек бодро шел через Дворцовый мост к месту своей постоянной дислокации в любом Питере. В общем-то, идти ему было больше некуда. Дом Пеля или как поправлял его Артюхин (поспевавший рядом) — Пёля единственное место, где его принимали в любом состоянии. Решено было обсудить их незавидное положение на троих. Луша, как нельзя лучше теперь подходила в качестве добытчика злосчастного, а может спасительного порошка. Оставалось разработать план и растолковать глупой бабе, что ей взять в адском подземелье.
Они уже приближались к дому, когда Саня заметил резидента, выходившего из аптеки в сопровождении его ангела — прекрасной барышни Серёдкиной. Лицо сосредоточенно-серьезное совсем ей не шло — короткую морщинку между нахмуренных бровей он заметил, поравнявшись с парочкой. Да и по лилово-сизой роже бомбиста, точно танком проехали, перекосило ее, вспучило. Об одном пожалел Саня, что не он был тем танкистом! Проследить бы за парочкой, да только теперь у них с Артюхиным важное дело. Можно сказать дело жизни и смерти. Сдохнуть от холеры или от какой другой напасти в другом Питере совсем не входил в планы Александра Невзоровича Чепухина.
Глава 11
Конечно Санек рисковал, но не взирая на грозившую опасность, все же задел плечом соперника, выбив из его рук какой-то потрепанный том. Внутренне готовый к драке, он уже раздувал ноздри, как боевой бегемот, но похоже враг его не видел. Бомбист поднял книгу и как ни в чем не бывало поспешил за прекрасной барышней, убежавшей вперед.
Значит еще есть шанс вернуться, смекнул Саня.
Из-за приоткрытых дверей доносился дребезжащий граммофонный бас: «очи черны-яяя, очи страстны-яяя, очи жгучи-яяя и прекрасны-яяя…»
Артюхин закинул голову, прикрыл глаза и тоненько завыл, подпевая басу: «…лишь увидел я вас, потерял покой, и весь мир забыл, я для вас одной…» Лицо его сделалось чрезвычайно глупым, каким-то уморительно пошлым, таким что Санек чуть не расхохотался, но закашлялся, чем выдернул из задумчивой грезы сентиментального деда.
Впрочем допеть ему и так не дали. На пороге вырос огромный косматый мужик с топором в руке. Он сверкнул безумными глазищами на отшатнувшихся незнакомцев и тяжело затопал вниз по лестнице, грозя топорам кому-то невидимому: «А ру-бля-то и не-ту-ти…»
«Не-ту-ти… ту-ти…» — подтвердило гулкое эхо печально.
— Может он кого грохнул, — предположил Санек протискиваясь в квартиру.
За первой дверью пели про очи черные. За следующей кто-то громко ругался. В коридоре он едва разминулся с человеком ухватившим одной рукой два стакана в медных подстаканниках, во рту его дымилась папироса, на волосатой груди болталась несвежая манишка. Завитой гребешок чуба, приподнимавшийся надо лбом, придавал лицу горделиво-петушиное выражение.
— Поберегись, кипяток! — не выпуская из зубов папиросы протрубил он и скрылся за дверями, где страдали черные очи.
Хихикающая девица с длинной, уложенной на груди косой, в накрахмаленной наколке и белоснежном фартуке, выбежала из третьей двери, поздоровалась, сделав незнакомым мужчинам легкий книксен. И не переставая повизгивать от смеха, унеслась куда-то по коридору.
Наполненная людьми квартира теперь не казалась ужасной до дрожи. Да, и смешливая девица прехорошенькая, от такой соседки в привычном Питере он бы не отказался. Но за какие-то грехи ему досталась в сожительницы напористая Луша. Сашок вздохнул и по-хозяйски толкнул знакомую в любом Питере дверь.
В чисто прибранной комнате никого не оказалось.
На столе под льняной тряпицей на глиняной тарелке лежал кругляш хлеба и две сваренные в мундире картофелины. В кувшине темнел квас. Саня, не церемонясь, отхлебнул через край и, сунув в рот картофелину, уселся на сундук с удовольствием пережевывая корнеплод.
— Пожрать могу… — сообщил он как-то безрадостно, топтавшемуся в нерешительности Артюхину. — Да, вы проходите, Петр Михайлович. Присаживайтесь рядом. Сундук крепкий, выдержит. — Стукнул он пятерней по дубовой крышке.
— Значит вы тут обитаете,
