– Как посмотрела?

– Как на раздавленную змею. – Пояснил владелец молокозавода и взялся за ручку двери. Постников его остановил:

– Подождите. В квартире оставались мебель и вещи женщины. Где они?

– Мы с Асей все выбросили. Ничего ценного там не было.

– Для вас ценного. Так вот, чтобы не оказаться в тюрьме еще за воровство, возместите вдове ущерб полностью.

– Пусть напишет сумму. – Вздохнул Павел Михайлович и, наконец, удалился.

Вчера Стеколкин явился домой поздно. Одной бутылкой кристалловской водки друзья не ограничились. Курдюк еще два раза навещал свой гараж, извлекая из ящика добавку, и застолье затянулось до ночи. Флегматичная супруга Стеколкина, как всегда, оглядела мужа и, беззлобно обругав его скотиной, постелила в кабинете.

Утром Вячеслав Антонович проспал выгул болонок и на сорок минут опоздал на работу. Не успел сесть за стол, по внутреннему позвонила секретарша мэра, и сообщила, что Постников ждет его в двенадцать ноль, ноль.

– Совещание намечается?

– Нет, он ждет вас, лично. – Ответила Юля. Пока размышлял, что бы это значило, в дверь постучали.

– Заходите, – крикнул он и увидел Голенева: – Вы ко мне? Вообще-то сегодня у меня не приемный день, но вас, Олег Николаевич, я всегда приму с удовольствием. Присаживайтесь.

Голенев садиться не стал. Он молча запустил руку в карман и достал маленький сверточек: – Вам велели передать.

– Кто, если не секрет? – Улыбнулся Стеколкин. Принимать дары он привык и всегда испытывал в такие минуты тихую радость.

– Одна девушка. Зовут ее Мака. Она сказала, что вы в курсе.

– Любопытно. – Протянул Стеколкин и стал разворачивать бумагу.

– А вот этого делать не нужно. Мака просила, чтобы вы ознакомились с ее подношением дома. – Предупредил Олег и, кивнув чиновнику, вышел.

Вячеслав Анатольевич побледнел, вскочил с кресла, быстро запер дверь кабинета и, прихватив сверток, подошел к окну. Развернув бумагу, он обнаружил коробочку из красного сафьяна и маленький ключик на золотой цепочке. Коробочка имела замок. Дрожащими пальцами он вставил ключик в мизерную замочную щель и повернул его. Коробочка пружинно раскрылась. Стеколкин отшатнулся, едва не выронив ее на пол. В коробочке лежал перстень Кащеева вместе с его отрубленным пальцем.

Первым его позывом стало желание бежать к Максюте и Курдюку. Он уже схватил трубку, чтобы позвонить полковнику, но пересилил себя, вернул трубку на рычаг и задумался. Мака перстень выдала и теперь потребует платы. Это Стеколкин понимал. Он не понимал, при чем тут Голенев? Если бывший афганец ее сообщник, это значит, что близкий друг Постникова контролирует ситуацию. Тогда как понимать желание его любовницы разделаться с мэром?

У Вячеслава Антоновича пересохла во рту. Он выпил стакан воды и пошел из кабинета. Но дверь не открывалась. Он совсем забыл, что сам запер ее и, только несколько раз нервно дернув за ручку, вспомнил.

Максюты на месте не застал. Данило Прокопьевич уехал в банк. Стеколкин постоял секунду возле его двери и побежал вниз по лестнице. Быстрым, семенящим шагом пересек площадь, юркнул в милицию.

– Что с тобой, ты весь трясешься? Уж не отравился ли моей кристалловской? – Оглядев визитера, спросил Курдюк.

– Закрой дверь и никого не пускай.

– Хули волнуешься? И так никто без спросу не войдет.

Вячеслав Антонович воровато зыркнул на дверь и выложил знакомый сверток.

– Что это?

– Перстень Кащея… с его пальцем.

– Пальца испугался? – Усмехнулся Курдюк, разворачивая бумагу.

– Постный меня на двенадцать вызвал… – Ответил Вячеслав Антонович и дрожащим перстом указал в окно на здание мэрии.

– При чем тут Постный?

– Знаешь, кто мне принес это?

– Что я тебе, оракула?

– Его дружок Коленев.

Теперь уже побледнел сам Курдюк:

– Почему Коленев?

Стеколкин развел руками и плюхнулся в кресло:

– Как теперь готовить ликвидацию Постного?

– Не знаю… – Курдюк раскрыл коробочку, внимательно оглядел содержимое и раздумчиво произнес:

– А вот за перстенек, Слава, бережок придется отдать. Афганец мужик серьезный, с ним лучше не связываться…

Голенев вошел в кабинет мэра. Постников сидел за столом и читал газету. При виде друга вскочил и, размахивая газетой, бросился ему навстречу:

– Олежка, их запретили!

– Кого запретили? – Не понял Голенев.

– Коммунистов. Их партия теперь вне закона! Представляешь?

– А чему ты, собственно, так радуешься? Ты же сам член партии. – Подколол Олег.

– Я свой партбилет сжег в Москве, у Белого дома.

– И десять лет жизни тоже сжег?

– Ты же прекрасно знаешь, я шел, так сказать, в партию, не кормиться за счет книжечки, а иметь возможность работать с полной отдачей. Это было вроде условия игры. Хочешь двигать крупные проекты, становись в ряды.

– Старики будут обижены.

– Да, согласен. Но твои старики поклонялись Сталину, охраняли лагеря с заключенными и писали, так сказать, друг на друга доносы. Мне их не жаль!

Голеневу спорить надоело:

– Давай о наших делах поговорим. Когда ты официально вступаешь в должность?

– В понедельник. У меня был Максюта. Он предлагает устроить по поводу моей, так сказать, победы на выборах, что-то вроде пикника для всей администрации. И место нашел славное. Лодочная станция под деревней Щеглы. С твоего Вороньего холма видно…

– А ты?

– Я не возражал. Надо побыть с людьми, так сказать, не в формальной обстановке. Нам же пять лет вместе работать… Хочу и тебя пригласить.

– Буду рад, Тиша. Только, если позволишь, я детей возьму и Веру с Павлом?

– Конечно, возьми. Я тоже Юлика с женой прихвачу. Кстати, о детях. Что с Ирочкой Ситенковой?

– А что с Ирочкой? Все в порядке.

– Я про ее маму, которая нашлась. Вы еще не виделись?

– Нет. Вот поговорю с тобой и пойду к нашей маме Руфе. Елена с ней в детском доме. Там и встретимся.

– Ты, Олежка, расстроен?

– Напротив, Тиша. Я рад за девочку. Тони нет, а девчушке без матери трудно. Постараюсь им помочь, чем смогу.

– Я всегда знал, что ты, Олег, настоящий мужик. И теперь еще раз в этом убеждаюсь.

– Тиша, давай без сантиментов. Это жизнь.

– Да, это жизнь. – Согласился Постников, и лицо его потемнело.

– Ты о чем?

– Жизнь иногда преподносит и не очень приятные сюрпризы. Представляешь, гнус Стеколкин за взятку отдал квартиру Елены Ситенковой дочери Паперного.