Она смешалась.

– Доля правды есть в твоих словах. Но главное, что мы всё это время вместе. Далеко от твоих врагов. Разве этого мало?, То что она даёт, безвредно, заряжено энергетикой сверхчеловека, можно сказать, святого. С точки зрения веры, это символы. А вера в символы, даже в истории много примеров, выручала Россию, людей. Издревле. Не правда ли?

– Да, правда.

Его глаза осоловели, в такт неровностям на дороге он клевал носом. Усталость подломила его, и, вроде прислушиваясь к продолжавшей говорить Маше, он сквозь сон будто улавливал некие слова, поднимал голову, открывал глаза и снова закрывал.

Семён сидел на мягком диване и несколько отрешённо, забыла где находится, смотрел в одну точку на стене. Всё это время его мысли были заняты яркими сочными картинками какой-то небывалой действительности. Он с удовольствием просматривал их, иногда задерживал на какой-нибудь для более тщательного разбора, некоторые фрагменты-события перелистывал поскорее на самом интересном месте, чтобы позже вернуться к ним и разглядеть, как фотографию.

«О! Навоображал».

Он вернулся к реальности.

«А что мне мешает организовать всё, что я видел?»

Больная нога покоилась на диванае. Он поглядел на неё.

«Подобные сочинительства хороши, когда не мешают вот такие вещи».

Он принялся поглаживать ногу. Сравнил её со здоровой. Да, больная толще. Ему что-то не понравилось и у него возник вопрос.

– Ма-аш, слышишь, – крикнул он жене, чтобы она услышала в другой комнате. Она не откликнусь, но подошла и встала в дверях. Он заметил её.

– Нездоровая ситуация. Смотри. Разницу видишь?

Ей, жене, дали наконец-то слово.

«Знать, моя очередь!»

Она давно знала, что надо сказать. Но разве кто спрашивал.

– Разница началась, когда ты домой вернулся от этой. Она не произнесла имя своей тёзки, вставшей между ней и мужем. Ей казалось, что произнося своё имя, но подразумевая ту коварную женщину, она тем самым оскорбляет ни за что доброе имя Маша.

– Не знаю, почему ты врачам правду не скажешь. В Питер позвони, запускаешь болезнь.

Он недовольно, не скрывая этого посмотрел ей в глаза, желая смутить. Она не поддалась. Когда воспитываешь детей, от них только и ждёшь капризов, обид, упрямства – оригинальный метод отстаивать желания и характер. В быту Семён напоминал маленького ребёнка с его пустыми угрозами. Поплачет и прибежит, чтобы молча прижаться, убедиться, что его любят и он не отвергнут.

– Опять за своё, – он смягчился.

Но принятую стойку не ослабил, чтобы не показать свою слабость, не задеть мужское самолюбие и не потерять достоинства.

– Так есть разница?

– Конечно, есть.

За минуту доверия она простила все обиды, нанесённые ранее.

– А мне кажется, нет, – больше для своего успокоения сказал он, опять же противопоставляя себя ей. – Как заболела, она всегда как-то утолщённей была.

– Чепуху не говори.

Многословия в такие минуты муж не выносил.

– Боль снова пришла. Помнишь, как раньше? Она не острая, в колене, а глубокая и медленная, на всю ногу, потом в тело переходит. Силы отнимает. Немного страшно. В Германии похожее состояние пережил.

– Плохи дела. Думаю, в Питер звонить следует, – она хотела достучаться до него.

– Что бы ты понимала! – и упрямо отвернулся, думая о назойливости жены, которая никак не хочет его понять.

Утро.

В салоне красоты Вероника, дочь Семёна, сидела за директорским столом, занимаясь делами работая вместо матери. Она подошла к полкам и взяла журнал полистать. Просмотрев несколько фотографий и не сосредоточившись ни на одной из них, небрежно бросила журнал.

Глянула на своё отражение в зеркало. Понаблюдала за ним. Сделала строгое выражение лица, погримасничала, придавая ему солидности. Потом взяла со стола маленькое зеркальце и медленно заводила им перед собой, вправо, вниз, верх. Села за стол. Увидев какой-то предмет, направилась к нему, но пока шла, забыла, зачем он ей нужен. Её внимание привлекла другая вещица – пёстрый чехол, чем-то набитый. Ей было интересно, что там. Она взяла его в руки, но тут на глаза ей попался бидон с водой. Она решила полить цветы. Полив два цветка, задумалась о чём-то. Затем села за стол и громко крикнула, растягивая имя:

– Галь, Галь.

Недовольно покривилась.

– Не слышишь? – и вполголоса добавила: – Сучка крашеная.

Галя, женщина сорока лет, открыла дверь и с готовностью подчинённого спросила:

– Да, Вероника Семёновна?

– Сгоняй по-быхому за сигаретами. Две штуки у меня в пачке осталось. На нервах вся. Курю много.

Та не поняла:

– Куда-куда? За сигаретами?

Вероника засмеялась:

– Не куда, а быстро, – и, поняв, что той незнакомо употреблённое ею слово, пояснила: – До магазина. Невежда ты невежда.

Галя подобострастно, словно провинилась, попросила:

– Вероника Семёновна, денежку дайте.

Как молодая директриса, вступившая на предоставленную ей матерью вотчину, она вовсю пользовалась своим положением.

– С денежкой и дурак сможет, ты без денег попробуй, – и серьёзным тоном, не терпящим возражений: – На свои купи. У меня пока нет. Вчера поистратилась.

Она повысила голос, словно собираясь нападать:

– А что, у тебя денег нет? Или ты мало получаешь?

Галина, теряясь, поспешила заверить?

– Есть, есть, Вероника Семёновна. Только они вечером нужны мне будут.

– Наработаем до вечера. Непременно отдам. Мне что, твои деньги нужны?

В голосе Вероники прозвучали провокационные нотки.

Вероника снова сделала строгое выражение лица. Через мгновение, сохраняя его, искоса посмотрела в зеркало: оценить – получилось ли.

– Не отвлекай меня. Купи самые дорогие, которые тонкие. Иди, что стоишь? Мешаешь, не видишь, что ли?

Галя ушла исполнять, не понимая, почему не отказала этой самодовольной девке.

«Вот жизнь. Молчание – золото. По-другому нельзя».

В холл вошла клиентка и остановилась в ожидании. К ней никто не подходил. Она недовольна затопталась сначала на месте, потом увеличила амплитуду своих шагов. Расхаживая, заглянула в зал. Мимо неё пронеслась девушка с бейджиком администратора, которая должна была её встретить. В одной руке чашка чая, в другой – приборы для маникюра. Она важно, одними глазами поздоровалась.