– Привет, – дружески поздоровалась она.

Андрей кивнул, но даже не улыбнулся.

– Привет. Ты как здесь?

Она тут же заговорила о своём:

– Поговори с его женой.

Сказано было так, словно всё писалась красивым почерком, а слова «его женой» – печатным выделенным текстом.

– О чём? – прикрылся он недогадливостью и незнанием, хотя предполагал, что она была уверена в том, что ему должны рассказать о её желании увидеться с Семёном.

Андрей не подавал вида, что знает, и как ни в чём не бывало продолжал демонстрировать своё неведение. Маша пристально смотрела на него своими чёрными глазами, оттушёванными до пошлой выразительности. Потом успокоилась: лицо Андрея ввело её в заблуждение. Она предположила, что он действительно не знает. Он вышел из машины.

Но актриса в ней не умерла, и она, как в лучшей своей роли, надеясь в нём пробудить дружеские чувства, поделилась:

– Хотела с Семёном увидеться перед отъездом в Питер. На минуту.

Он не дал ей договорить:

– Не буду. И тебя попросил бы активность подобного рода не проявлять. Маш, пошло всё это. В такой момент особенно. Ты его любишь. Он знает это. Ему не нужны доказательства. Если хочешь пренебречь женой, детьми, мной. Я твои действия расцениваю как неуважение ко всем нам. Это безнравственно. И ещё! Я не тот человек, чтобы читать мораль. Но призвать к ней сейчас должен. Лучше ты пожертвуй собой. Вот это будет заслуживать уважения.

– Ты так считаешь? – уже искренно, без театральности, спросила она.

– Очень даже уверен в этом. Я понимаю, тебе тяжело. Тебя рядом нет – и ему плохо. Так – и больше никак – проверяются отношения. Я ему передам, что ты целый день здесь простояла. Улучить момент пыталась, чтобы дотронуться, показать, что ты волнуешься, сочувствуешь, любишь. Я что, не вижу, как ты мучишься?

– Ты так тонко чувствуешь!

Она внимательно разглядывала Андрея и открывала нового для себя человека.

– Побереги силы. Они пригодятся.

– Порой думаю, какое счастье быть с любимым, когда он нуждается в помощи.

Он усмехнулся про себя: «Вот сучка»!

– Я не сказал бы. Утку подсовывать, подмывать, – помолчал и добавил: – Постелю днём и ночью поправлять, безумного серьёзно забавлять.

Получилось в рифму.

Она возразила:

– Серьёзными вещами шутишь.

– Шучу, – согласился он. – Коль руки по локоть в дерьме, что ж не шутить? Легко! Научить?

Говоря с иронией, он не сводил с неё серьёзных глаз.

– Я с тобой серьёзно, – сказала она.

– Да? – удивился он, смутившись из-за подобного предположения. – Тогда твоя взяла, – Андрей согласно развёл руками.

Он сел в машину напоследок с серьёзным укором, словно снял с цепи свирепого, но замкнутого в себе пса, сказал в открытое окно:

– И я! Серьёзней некуда. Поехал. Расскажу ему, не переживай.

Как ни в чём не бывало улыбнулся, мигнул глазом.

Она задумалась после его заигрывания. По-иному она думать не могла. Она – в крови, в разуме, в страстях, в помыслах – была, есть и будет, женщиной. Женщиной в борьбе за своё женское счастье. В этом была её суть.

«На нём была маска или он её сейчас нацепил? Интересный тип. Святой грешник, мать его!»

Уселась за руль. Затем продолжила своё рассуждение: «Но страшный человек! А почему страшный? – снова прикинула и подвела итог: Знает, чего хочет!»

Как и договаривались, Андрей приехал, забрал друга и в спешном порядке втроём они отправились на вокзал. На перроне прощались как до завтра. Пожали руки, молча обнялись.

Иногда после долгой разлуки старинные друзья смотрят на изменения, произошедшие с ними, и через призму этих перемен не узнают прошлых добрых отношений. Им требуется время для того, чтобы вновь узнать друг друга и внутренне сблизиться с пока ещё новым человеком, хотя и другом.

В эту минуту слишком близкие отношения приоткрыли завесу перед таинством дружбы. Возник неприятный осадок, молчание было лучшим способом общения.

– Сём, завтра в Питер к тебе рвану.

Говорить было не о чем. Как-то всё предполагалось само собой, слова оказывались лишними. Если друзья по дороге ещё перекинулись несколькими фразами, то жена выглядела тут не у дел, никто не обращал на неё внимания.

Санкт-Петербург. Больница.

Андрей тихо приоткрыл дверь в палату. Две кровати около окна, одна против другой. Жена Маша дремала, облокотившись на спинку кровати. Семён шёпотом разговаривал по телефону со своей молодой пассией.

Андрей, находясь уже в палате, сделал шаг назад. Постучал негромко в дверь. Маша открыла заспанные глаза. Лицо было заплаканное, в пятнах, словно выжженных раскалённым рублём. Она смотрела на Семёна не сводя глаз. Тот понял, что это не врач. Не видя, что делается за спиной, он привстал, опираясь на локти, запрокинул голову назад, чтобы взглянуть.

Первое, что пришло на ум вошедшему другу: «Семён в палатах всегда до этого лежал, – головой к окну, ногами к двери. Здесь наоборот. Так несуразно в палате обычно никто не лежит».

Заметив Андрея, Семён оборвал фразу на полуслове, обещая тому, с кем беседовал, перезвонить. Тут же отключил телефон. Хотел сунуть под одеяло, но Андрей стоял подле него, и уже поздно и бессмысленно было прятать, чтобы он не заметил. Он смешался на мгновение. Поздоровались рукопожатием, не говоря ни слова. Семён неторопливо переложил телефон из одной руки в другую, как ни в чём не бывало, даже скорее вызывающе, положил его на тумбочку.

Андрей сел на стул.

«Зачем он так?»

Глядел на друга.

Семён понял, что он слышал разговор с его молодой девочкой. С извиняющимся выражением одним духом выпалил:

– Всё!

– Что всё? – не понял Андрей.

Семён вспыхнул, как ребёнок, стесняющийся своего поступка, не знающий, как его примут и расценят: то ли шкода, то ли молодец.

Он приподнял одеяло, снова с каким-то вызовом, показывая Андрею послеоперационную картину.

Андрей, сохраняя внешнее спокойствие, рассматривал то место, где должна была быть нога. Неприятие, отстранённость и ещё много странных незнакомых чувств родилось в нём от подобного вида.

Нет, не просто так большинство отторгает инвалидов и юродивых. Не воспитывают у людей в России правильного отношения к таким пятнам на теле общества. Не затрагивают, не замечают. Общая позиция – закрывать глаза. С глаз долой – из сердца вон! И это правда, которая у нас у всех за пазухой. Когда человек вынимает эту правду, то ничего яснее и понятнее произнести не может, как: «Бог шельму метит!» Вот тебе и отношение, вот тебе и участие.