Руслан был спокоен, в глаза не смотрел. Альберт звал меня «пулеметчицей Анкой». Потом все пошли покурить, я вернулась в купе. Руслан открыл дверь, заглянул.

– Ты жива?

Я стиснула зубы. Он мне подмигнул.

– Партнеры мои! На рожон не полезешь!

К концу дня пошел редкий дождь, за окном поплыл томный запах душистой сирени. На грядках возились какие-то люди. Казалось, наш поезд почти до колен срезал им тела, когда делал изгиб. Торчали лопаты и черные ноги.

Московский вокзал был жестоким, крикливым. Меня охватило волной ругательств, взволнованных окриков и поцелуев. Вокруг обнимались, спешили, прощались, отдельные лица слипались друг с другом, потом их вдруг разъединяло тележкой, которую черный как уголь носильщик толкал и руками, и грудью, и шеей.

Руслан вынес мой небольшой чемодан.

– Тебя до такси проводить? Или встретят?

Резинкина я не ждала. Он ведь думает, что я тороплюсь к нему на самолете. Откуда ему, москвичу при дубленке, машине, квартире и даче, представить, как жить на зарплату с ребенком, который к тому же все время болеет?

– Нет, я на такси доберусь.

– Ну, пошли.

Мы вышли к стоянке.

– Куда тебе ехать?

– В гостиницу «Спутник».

– В гостиницу «Спутник»? Скупой твой мужик! В гостинице «Спутник» – один Казахстан. Приличные люди туда не заходят.

– А мне безразлично, – ответила я.

– Да черт с ним! Ты встретиться хочешь?

И все изменилось, как по волшебству. Он просто спросил, не хочу ли я встретиться, но эта крикливая очередь, люди с их злобными лицами, эти носильщики, снующие между людьми, это небо, нахмуренное и нависшее, лужи с обрывками грязных газет и бутылками – все стало прекрасным, весенним, приветливым, а хрупкий звоночек трамвая коснулся ушей моих, как голосок райской птицы.

– Я очень хочу.

Он слегка покраснел.

– Ну, так уж и «очень»?

– Да. Очень хочу.

Не знаю, откуда взялась эта смелость. Руслан стоял рядом и не уходил. Тогда я слегка подтянулась на цыпочках и поцеловала его прямо в губы.

– Звоню тебе завтра в гостиницу, слышишь? Фамилия как?

– Чья?

– Твоя! Чья еще?

– Гладилина.

– Все! Я запомнил!

– Постой! – Я не представляла, как это сказать.

– Боишься, что он будет рядом? Смешно!

– Нет, я ничего не боюсь. Ничего. Вернее, боюсь, что тебя не увижу.

– Увидишь, не бойся. Конечно, увидишь! Ведь я же тебя не распробовал, Аня.

И он усмехнулся. Такси подкатило.

– Я завтра звоню тебе прямо с утра. Ты с хахалем там не тяни, мало времени.

Я вывернула себе шею: следила за ним, пока он не исчез. Увидела: вот закурил, передернулся, потом посмотрел на часы, поднял плечи. Потом его смыло толпой. Просто смыло.

* * *

Не успела я войти в свой номер, раздался звонок. Резинкин.

– Ну, как добралась? Как вообще все дела? Сейчас подскочу, если не возражаешь.

А мне так хотелось принять душ и лечь!

– Соскучился я, – вдруг признался Резинкин. – Минуты считал!

«Провалился бы ты!» – подумала я вдруг со злостью, но в трубку сказала спокойно:

– Давай приезжай. Мне только помыться сначала. Вся потная.

– Помойся, помойся! – вскричал он с восторгом. – Конечно, помойся! Я не помешаю! Помоемся вместе, я тоже весь потный!

Ура. Ко мне едет Резинкин. Ура. И будет со мной спать на этой кровати. И тело мое должно в лад запульсировать с его потным телом.

Прошел почти час. Резинкин ворвался с огромным букетом. Отбросил букет, а меня облепил горячими, словно блины, поцелуями.

– У-у, радость моя! – бормотал он, целуя. – У-у, ты сибирячка моя, моя радость!

Слюна его была снова соленой.

В постели он так торопился, что снова любовь оказалась недолгой. Резинкин, счастливо вздыхая, накрыл пятерней мою правую грудь. Я чувствовала, как стучит его пульс.

– Ты спать собираешься, Толя? Устал? – и я осторожно сняла его руку.

– А дома что скажут? «Опять, значит, шляешься? И не надоело? Детей постыдись! – Он передразнил незнакомый мне голос. – А ну, раздевайся!»

Я приподнялась:

– Зачем «раздевайся»?

– Зачем? Очень просто! Ей нужно собакой служить на таможне! Она, как собака, должна все обнюхать!

Я расхохоталась до слез.

– Ты смеешься? А мне каково? Я давно бы ушел, но жалко детей. Она их не отдаст!

Он был простодушен, несчастлив, затравлен. Лежал сейчас рядом со мной и, как прежде, слегка шепелявил.

– Тогда собирайся, – сказала я мягко. – Пока ты доедешь, пока то да се…

– Ох, как мне не хочется! Если б ты знала! Сказать тебе правду?

– Конечно, скажи.

– Когда я один жил, я просто летал! Клянусь тебе, Анька! Летал белым лебедем! Мне все бабы нравились, все до одной! И всех я хотел, а теперь…

– А теперь?

– Теперь вот я трахаю всех без разбора, а здесь, знаешь, – пусто! – Резинкин ударил себя по груди. – Я больше любить никого не смогу. Она во мне все поотбила, зараза!

– Но, Толя, меня же ты любишь?

И я улыбнулась, давая понять, что это всего лишь удачная шутка.

– Тебя я люблю. Нет, не так! – Он поправился: – Не то что люблю, я тебе доверяю. С тобой мы друзья, мы ведь выросли вместе. И спать мне с тобой хорошо, и вообще… Короче: ты, Анька, меня не бросай.

– Не брошу, не бойся. И все-таки, зайчик, пора уходить… Зачем на скандал нарываться, подумай!

– Я ей объяснил, что партнеры приехали, и мы идем ужинать. Вроде поверила. Анюта, ты знаешь, такое бывает, что жизнь не мила! Вот и деньги же есть… Да все вообще есть. А ночью проснусь, она лежит рядом. «У-у-у, – думаю, – ведьма!»

И он скорчил рожу. Чтобы не смеяться, я встала, открыла бутылку боржоми.

– Водички налить?

– Да какой там водички! – Тут он спохватился: – А ты ведь голодная! Ведь ты с самолета! О чем же я думаю?

– Я ела! Ну, честное слово! И кто на ночь ест?

– Я ем. – Мой любовник понурился. – Вот доктор сказал: не хватает чего-то. Не помню, чего, но мозгам нужен сахар. Проснусь часа в два, посмотрю на нее и сразу на кухню. Беру в холодильнике торт и сжираю. Еще и коробку всю вылижу, во как!

Я все-таки расхохоталась. Резинкин слегка улыбнулся.