– И то хорошо: хоть тебя насмешил!

– Прости, я сочувствую. Правда сочувствую.

– Я завтра часам к четырем появлюсь, – сказал мне Резинкин. – Ты тут не скучай.

Я чуть было не подскочила от радости: все утро свободна!

– А до четырех?

– А до четырех будут гости: тесть, теща и младший брательник. Обедать припрутся. Придется сидеть. Часам к четырем я слиняю. Дела!

И он подмигнул. Мы с ним были друзьями. Мы выросли вместе, он мне доверял. Откуда ему было знать, что я стерва?

– В какой ресторан пойдем завтра, Анюта? Ты любишь японский?

Мне стало неловко: у нас в Красноярске никто не ходил просто так в рестораны. Вернее, ходили, конечно, но те, к которым семья наша не относилась. В японском к тому же нет вилок, а палочками я до сих пор не научилась, неловко.

– Пойдем лучше просто в какой-нибудь, Толя. У вас ведь здесь столько всего…

– Это верно, – кивнул он. – Жратвы – завались!

У двери мы поцеловались. Резинкин шагнул за порог с таким видом, как будто он прыгает вниз с парашютом.

– До завтра, любимая. Жди к четырем.

Я сразу легла, попыталась уснуть. Сон долго не шел. Потом провалилась и вскоре увидела жирную женщину с тяжелым, недобрым лицом. Она протянула мне несколько ягод на пухлой ладони.

– Зачем это? Что?

– Не спрашивай, ешь! – приказала она. – Осталось два дня. Всего два. Торопись.

Я в страхе проснулась. Еще была ночь. Отдернула шторы: по небу летели как будто обрывки рентгеновских снимков: пушистые, рваные, с темными пятнами.

Руслан позвонил ровно в три.

– Ты не спишь? Одна, я надеюсь?

– Не сплю. Нет, не сплю. Сон видела, очень плохой.

– Они не сбываются. Не огорчайся.

До боли в груди наслаждалась я тем, как он тяжело дышит в трубку. До боли. Такого со мной никогда не бывало.

– Ты завтра свободна?

– Да. До четырех.

– Нормально. Успеем.

«Успеем»! Но я промолчала: пусть так. Мы успеем.

– В одиннадцать буду у «Спутника». Жди.

– Целую, – сказала я тихо.

Так и не заснув, дождалась до шести и в шесть пошла завтракать. Есть не хотелось. В углу трое толстых сердитых мужчин и две толстых женщины, сдвинувши головы, негромко и сдержанно ссорились. Потом одна женщина крепкими пальцами раздвинула веки и белой салфеткой пыталась достать из глазницы соринку. И все остальные следили за ней. Я вспомнила, что вчера не позвонила домой, в Красноярск. Там болеет ребенок, а я здесь сижу и считаю минуты, пока меня не заберет человек с махорочным голосом. Я сумасшедшая. Как всем сумасшедшим, мне даже не стыдно.

Скорее всего, маму я разбудила. Она была сонной, охрипшей и тихой.

– Как Юрочка?

– Ночь не спала. Очень кашляет. Пронзительный, лающий кашель. Как раньше.

– А температура?

– Не знаю, не мерила. Ведь я с ним одна: две руки, а не десять!

– Ну, что, тебе градусник трудно поставить?

– А что, тебе трудно с ребенком побыть? Ребенок болеет, а где его мамочка?

– Я скоро вернусь.

– Она скоро вернется! А вот если это не вирус? Тогда что?

Я похолодела:

– С чего ты взяла?

– В Сибири живем. Уголовники рядом. Шел, харкнул на снег – и привет!

– При чем здесь ребенок?

– Ребенок при том! Включи свою голову, Аня! Ребенок не станет три месяца кашлять от вируса!

– Врачи говорили, что это бывает… Что даже и больше бывает. Ведь ты же сама это слышала!

– «Слышала»! За эту зарплату врачи тебе, Аня, любой чепухи наболтают! Плевать им!

– Я скоро приеду, осталось три дня.

– Да дело не в днях! Дело в общей картине!

– Дай Юрочку! Он ведь не спит?

– Нет, не спит. Ты нас разбудила обоих. Сейчас. Она закричала:

– Иди сюда! Мама!

И тут же простуженный маленький голос коснулся меня, словно светлая тень.

– Ты скоро приедешь?

Он был родничком, полным тихого страха.

– Я скоро приеду. Совсем-совсем скоро. Ты там не скучаешь?

– Немножко скучаю.

– Я тоже скучаю, – сказала я. – Юрочка! Осталось чуть-чуть: всего несколько дней.

– Я знаю. Скорей приезжай.

– Какой мне подарок тебе привезти?

Молчание. Значит, он думает.

– Поезд? – спросила я. – Помнишь, мы видели поезд, который работает на батарейках?

– Нет, он дорогой. Стоит много рублей. И бабушка будет ругаться. Не надо!

Руслан ждал на улице. Он был в очках, смотрел в телефончик. Какая-то рядом стояла машина. Наверное, новая и дорогая.

– Руслан! – Я повысила голос: – Руслан!

Он резко, как зверь, встрепенулся всем телом. Увидел меня, сверкнул яркой улыбкой, махнул мне рукой.

– Давно ждешь?

– Подъехал минуту назад. Пока тебя не было, я тут обзванивал вчерашних девчушек.

– Девчушек? Обзванивал?

– Вчера у меня тусовались друзья, и кто-то забыл очки «Прада». Теперь всем звоню, как дурак, и никто еще не признался. Не знаю, что делать. Куда мне девать их?

И тут его как осенило:

– А хочешь: возьми их себе?

– Чужие очки? Я себе? Ты рехнулся?

– Не бойся: шучу. Знаю, что не возьмешь.

Мы сели в машину, и вдруг он раздвинул горячей и быстрой рукой мои ноги, проник в меня на секунду и тут же убрал уже мокрые пальцы, смеясь.

– Экзамен сдала на отлично! Поехали!

Тогда я зажмурилась. Низ живота ломило, как при наступлении схваток.

– Терпи, моя радость, – сказал он спокойно. – Осталось всего ничего потерпеть.

Из глаз моих хлынули слезы. Мужья, мой тихий ребенок, мой нищенский дом, – все вдруг зашаталось и, словно пласт снега, примерзший к лесному стволу, поползло. Со скрежетом, стоном ползло, чтобы солнце прогрело весь ствол и наружу бы вылезли все ветви его, еще голые, черные, стесняющиеся своей наготы.

– Давай я спою, – засмеялся Руслан. – А то ты так плачешь – народ набежит. Какую ты песенку хочешь, Анюта?

Я, не отвечая, махнула рукой.

Он пел, а я плакала. Пел, а я плакала.