Дуня не поняла, куда она попала. Строили огромный дом, а стояли они в небольшом вытянутом помещении, заканчивающемся закрытой дверью. С обеих сторон этого помещения тоже было по закрытой двери.

– Пожалуй на кухню, хозяюшка, – пригласил печник, распахнув левую дверь.

Дуня зашла и ошалела. Эта кухня была как бы не больше всего их старого домишки. У стены, сделанной наполовину из кирпича, а наполовину из брёвен, стояла печь с топкой и арочным сводом для готовки пищи. И печь, и кирпичная часть стены были побелены известью и сияли неимоверной белизной, как свежий снег. Печь была с трубой и топилась по-белому, а чтобы тепло не уходило, нужно будет, как дрова полностью прогорят, закрыть заслонку. Печник показал, как пользоваться заслонкой и когда закрывать, объяснил, что если они закроют заслонку слишком рано, то умрут, отравившись, а если забудут закрыть, то всё тепло из дому вылетит в трубу.

– Ладно, хозяева, пошли дальше вашу хоромину смотреть. – И он повёл потерявшую дар речи семью снова в первое помещение; даже дети притихли, сидели у отца на руках и озирались завороженно.

– Это коридор называется, в нём будете обувку снимать и шубейки. А вот это ваша спаленка. – Печник заговорщицки подмигнул Тихону и открыл правую дверь. Там была небольшая горенка, в которую легко влезло бы несколько лавок для спанья.

– Дальше пошли, хозяева, ещё налюбуетесь. – И он выпроводил их опять в коридор.

Печник прошёл до конца коридора и выгрузил дрова и бересту у непонятного сооружения.

– Это печка. Она называется голландка. Печка круглая, и в каждой горнице есть кусочек её стенки, так что когда затопите, то будет тепло во всём дому.

Он открыл чугунную дверцу печи и стал складывать туда сначала бересту, а потом и полешки. Не спеша высек огонь и поджёг бересту. Открыл вторую чугунную дверцу, ниже первой, и продолжил рассказывать про печь.

– Здесь поддувало. Когда дрова полностью прогорят, то зола через колосник, решётку такую чугунную, высыплется сюда. Её потом убрать надо в специальное место, чтобы весной на поле отнести. Смотрите, здесь наверху тоже заслонка, как и в той печи, что на кухне. Вечером дом протопите, а как спать будете ложиться, убедитесь, что дрова полностью прогорели, выгребите золу и заслонку закройте, чтоб тепло не выдувало. – Печник строго оглядел супругов. – Если вы по дурости своей угорите, княжич с меня голову снесёт, так что пожалейте моих детушек, про заслонку крепко запомните.

Дуняша закивала головой. Хоть и мудрено всё и внове, но не забудут они: и самим помирать в таких хоромах не хочется, и детишек мастера жалко.

– Пойдёмте дальше.

Печник поднялся от уже весело гудевшей пламенем печи (и ведь ни струечки дыма наружу!) и толкнул следующую дверь. Фомины сделали пару шагов и оказались в огромной горнице. Посреди стояли новый большой стол и пара длинных лавок. А правом углу горницы сияла свежими красками икона. Это было чудо. Богородица держала на руках младенца Христа и ласково улыбалась хозяевам. Те как стояли, так и бухнулись на колени. Матерь Христа была как живая, словно специально слетела с неба, чтобы разделить радость новосёлов. Лишь через несколько минут Фомины пришли в себя и встали с колен, продолжая осенять себя крестным знамением.

– А это детская комната.

Печник толкнул не замеченную хозяевами сразу дверь направо и ввёл совершенно уже ничего не соображающих новосёлов в ещё одну горницу. Она была копией их супружеской спаленки с двумя широкими лавками у стены с побеленной известью частью стенки волшебной печки-голландки. Тут, у печи, детишкам не холодно будет.

А чудеса продолжались и продолжались. После осмотра дома печник повёл их в баньку. Хотя нет, банька – это та, что у них была. Это же было банищей. В два отделения, сначала мыльня (там, в небольшой деревянной коробочке, и правда было мыло, густая серая вязкая жижа). В мыльне стена была сделана, как и в их кухне, из кирпича, и в эту стену встроена ещё одна печь, поменьше, чем в кухне. Топилась она со стороны мыльни, а основная ее часть, как оказалось, находится в парилке. Парилка была небольшая, но вчетвером с детишками поместиться можно было. Зато протопится быстрее. Был в ней полог из липовых досок, чтобы можно было полежать, согревая натруженные косточки.

Два непонятных сооружения во дворе, не уступающими размерами их старому домишку, оказались коровником и конюшней. В коровник легко вошло бы три коровы, а у них одна Пеструха. Кобылка Серуха тоже терялась в новой конюшне, да и холодно им было бы в таких хороминах, потому разместили их пока вместе. И, как оказалось, зря. Через пару дней к ним на двор пригнали огромадную, по сравнению с их Пеструхой, корову и сказали, что зовут это чудо Манькой. А на следующий день приехали сани и сгрузили стог сена с наказом хорошо коров кормить.

Не прошло и двух дней – и снова пополнение в их хозяйстве, пригнали двух козочек и привезли пару двухмесячных розовых поросят. Пришлось живность перетасовывать. Коров поселили в коровник, а Серуха разделила конюшню с козочками и свиньями. Тихон только две перегородочки соорудил. Фомины совсем растерялись, задумались, чем же столько живности кормить, но и об этом, оказывается, Петюнюшка позаботился. Сгрузили им на двор ещё стог сена и пять мешков овса.

Утром в субботу к ним опять заехали сани. Сгрузили целый ворох новой одежды, а старую велели прожарить, чтобы ни вшей, ни блох не было. Ещё сообщили, что в воскресенье, на Покров Пресвятой Богородицы, в храме будет большое богослужение, а потом слово скажет княжич.

Событие тридцать первое

Петер Шваб был судетским немцем. Он приехал в Московию, прослышав, что там нужны книгопечатники, ещё десять лет назад. Приехал вместе с женой и двумя детьми, двенадцатилетним Рейнгольдом и пятилетней Анной-Марией. В 1611 году, когда поляки заняли Москву, он вместе с братьями Фофановыми, Никитой и Иваном, сбежал в Нижний Новгород. Здесь они продолжили работу и даже отлили новый шрифт, гораздо красивее прежнего. После избрания на царство Михаила Фёдоровича Романова всех печатников потребовали назад в Москву, на вновь отстроенный печатный двор, со всеми «штамбами» и другими снастями. Почти все и уехали. Петер же купил здесь дом, женился на дочери местного подьячего сына, и снова срываться неизвестно куда, при непрекращающейся войне с ляхами, не захотел. Часть шрифта и кое-какое оборудование у него осталось. И сейчас он думал, какую книгу попытаться набрать и напечатать.

В дверь его мастерской постучали, и Петер, обтерев руки от