В Нью-Йорке было четыре утра. Джоэлу не стоило поступать так с Марком – Марк не молодел, и подобным образом можно было довести его до сердечного приступа. По крайней мере, об этом подумала Марша, как только сообразила, с кем он говорит по телефону рядом с кроватью, – только слова она выбрала куда покрепче.

– Я перейду в гостиную, – потирая глаза, сказал Марк.

Но снаружи было минус семь градусов, огромный город засыпало снегом, и даже в их современном пентхаусе полы были холодными.

– Ничего, все в порядке, – сказала Марша, нащупывая выключатель прикроватной лампы и надевая очки. – Если это Джоэл, можно мне послушать?

– Марша рядом, – сказал Марк сонным голосом. – Можешь говорить?

– Да… полагаю… да.

Марк протянул жене руку, и она устроилась под цветастыми простынями рядом с его теплым телом и опустила птичью головку ему на грудь, чтобы можно было слушать, не включая громкую связь, чего оба они даже не умели делать.

– Джоэл? – окликнул Марк.

– Э-э-э… – неловко протянул Джоэл.

Он был в «Скале», расхаживал по пустым коридорам, потому что его собственная комната словно давила на него.

– Ну… тут кое-что случилось…

– Хорошо, – неторопливо, мягко произнес Марк. – Хорошо, Джоэл. Ты теперь немного успокоился? Дышишь правильно?

Джоэл в очередной раз глубоко вдохнул через нос и выдохнул ртом:

– Да-да. Я стараюсь.

– Хорошо. Итак… Что произошло?

Это выглядело странно: после долгих лет весьма редких контактов последний год (или около того) стал для Джоэла таким эмоциональным потрясением, что они с Марком каким-то образом сблизились куда сильнее прежнего. Внешне Джоэл казался таким профессиональным – умный, собранный… И лишь немногие знали, как он встревожен внутренне, как тяжело ему поддерживать ложную видимость. А первая в его жизни настоящая любовь вскрыла все внутренние трещины.

Марк очень верил в пользу такого вскрытия. Он считал, что это единственный способ начать настоящее исцеление.

– Это Флора… – начал Джоэл, сам не слишком поверив в то, что говорит это.

Марша сразу встревожилась.

– Она… она беременна.

Марк жестом заставил жену молчать. Потом очень тихо и осторожно отвел телефонную трубку подальше от уха. Они с Маршей повернулись друг к другу в широкой супружеской кровати и одними губами изобразили: «Да-а-а!..»

Изо всех сил стараясь не засмеяться, Марк выразительно заставил Маршу замолчать, делая вид, что сейчас зажмет ей рот ладонью, – потом придал лицу серьезное выражение, напрягая челюсть, чтобы сохранить приличный тон голоса.

– Понимаю, – произнес он, и его ровная интонация одурачила бы кого угодно в мире. – И это?..

Джоэл заметил, что смотрит в огромное окно в конце коридора, на бурное море. И еще он видел в идеально чистом стекле собственное отображение.

– Я… Я…

Последовала пауза. Марша молча вертелась на кровати в танце победы.

– Я не готов…

Марк позволил себе помолчать.

– Почему нет? – спросил он наконец.

Джоэл тщетно пытался найти объяснение:

– Ну… Ты ведь знаешь, каково это… ведь когда я в последний раз заглянул к своим родным, едва не совершилось убийство…

Марк снова помолчал. Потом сказал:

– Тебе кажется, что дети – это убийцы?

– Нет! – ответил Джоэл. – Уверен, никто и не думал, что Гитлер станет убийцей. Когда он был малышом.

– То есть Флора предположительно родит Гитлера?

– Это не смешно, Марк.

– А на Муре выросло много убийц, как тебе кажется?

Джоэл вздохнул:

– Мы встретились… мы встретились едва ли на пять минут…

– Джоэл!

– Извини… должно быть, я кажусь придурком…

– Профессионального ответа на такое у меня нет, – ответил Марк, а Марша сочувственно кивала ему, придвинувшись ближе.

Связь была не слишком хорошей, в трубке раздавался треск, ведь сигнал пролетал над великим Атлантическим океаном, над милями и милями бурной воды, над пыхтящими танкерами, над китами и всем прочим, что таили глубокие океаны, разделявшие Манхэттен и крошечный островок Мур. Джоэл снова посмотрел в окно. По крайней мере в девять утра на горизонте над водой обозначилась слабая розовая полоска. Было устрашающе холодно, но небо понемногу окрашивалось в золотистые тона. Да, снаружи царил мороз, ветер швырял в лицо льдинки… но все равно это было прекрасно.

– А как Флора?

Джоэл скривился:

– Я не уверен, что справился с этим удачно…

Марк тут же почувствовал, как Марша вытаращила глаза.

– Скажи Марше, чтобы не делала большие глазки, – сказал Джоэл.

– Да я молчу! – громко произнесла Марша.

– Ты ведь знаешь, – заговорил Марк, – что женщины в период беременности становятся очень ранимыми.

– Только не Флора! – громко фыркнул Джоэл. – Она самая сильная из всех, кого я знаю.

– Ты действительно так думаешь? – спросил Марк. – Или тебе просто нужно, чтобы это было так? Чтобы восполнить то, чего тебе самому не хватает?

Джоэл с силой прикусил нижнюю губу.

– Ну если серьезно, – сказал он почти детским тоном, – если я ошибаюсь насчет этого, то, наверное, я не в том состоянии, чтобы… чтобы пройти через все это…

– Дитя, – мягко произнес Марк, – это не «все это». Это все на свете.

Он почувствовал, как Марша отодвинулась от него и молча уставилась в окно. Неспособность произвести на свет ребенка была единственным пятном на их в остальном прекрасном и чрезвычайно долгом браке и болью, которую невозможно было по-настоящему исцелить.

Джоэл подошел к окну, прислонился лбом к стеклу:

– А если я не сумею, Марк? Если я не сумею быть отцом, просто не справлюсь с этим?

– Ты всегда справлялся со всем, за что только не брался, – напомнил ему Марк.

– Да, потому что ты за мной присматривал, управлял мною. Но ты не можешь управлять ребенком.

– Он уже практически попался на отцовство, – вставила Марша, и Марк шикнул на нее.

Снова наступило молчание.

– Ну, все равно, – сказал Марк. – Ребенок не имеет значения.

Джоэл моргнул, снял очки и протер их:

– Что?

– Ребенок значения не имеет.

– Какого черта, что ты говоришь?! Это единственное, что имеет значение!

– Не сегодня. Сегодня ребенка нет. И сейчас имеет значение только твоя подруга.