Гостиная его особняка; за окном темнело. Инига смотрела на утонувший в сумерках сад, а он стоял сзади – неторопливо гладил ее плечи, тайно вдыхал аромат длинных волос. Убрал закрывающие шею пряди, коснулся губами теплой кожи.

Она дрожала под его руками, отзывалась на каждое прикосновение.

– Ты говоришь, как я на работе.

Улыбнулась.

А он неожиданно для себя испытал прилив раздражения – далась ей эта работа. Они оба уникальные, и, встреться при других обстоятельствах, у них могло бы что-то получиться. Но не здесь.

Эвертон вопреки всякой логике злился. Он давно уже не думал о долгосрочных отношениях с женщиной – обычно хватало пары встреч, – но тут клокотал, как вскипевший чайник, – ему впервые попалась девчонка, которую он захотел. Так захотел. Но все отношения с ней, благодаря ее же пресловутой работе, были для них обречены.

– Тебе нравится эта работа?

Нет ответа. Его впервые выбесила тишина.

– Зачем ты здесь?

Он не удержался, начал напирать. Развернул гостью к себе лицом, властно сжал за шею, притянул вплотную к своему лицу, вгляделся в глаза.

Она ей нравится?

– Тебе нравится ходить голой? Чтобы на тебя все смотрели?

– При чем здесь… нравится?

– А что тогда? Ты повелась на деньги?

И он впервые увидел, как в глубине ее зрачков блеснул не испуг, но холод.

Мягкое движение рук – она выскользнула из его хватки, отступила на полшага назад.

– Ты судишь меня?

– А ты сама себя не судишь?

– Я?… – и она будто впервые задала этот вопрос самой себе. – Нет.

– Ты ходишь по этим улицам голая…

– Ты тоже ходишь по этим улицам голым.

– Я – это другое дело.

– Почему? Потому что ты – мужчина?

– Да хоть бы и так.

И Эвертон прикусил себя за язык, потому что глаза Иниги сузились. Она вдруг перестала быть мягкой и доступной, она невидимо отдалилась от него, прекратила излучать мысленное тепло. Но в спор не ввязалась – решила, что он того не стоит. Логан воочию видел на ее лице все те фразы, которые она могла бы ему сказать, – про свободу от комплексов, про дурацкие страх и рамки, про стыдливую мораль, – но не сказала.

Вместо этого лишь качнула головой и спокойно переключила цвет браслета обратно на красный. Дала ему полный отказ.

– Отвези меня, пожалуйста, обратно.

Эвертон не знал, что чувствовать, – он кипел, он едва сдерживал злость, он был готов придушить ее за ее же голые титьки, выставленные напоказ целому городу. И ее же неудержимо хотел.

Красный цвет медальона на секунду слился с красной пеленой на ее глазах – Логан мысленным рыком приказал себе успокоиться. Он выждет время, он подумает, расставит в собственной башке приоритеты и лишь после этого будет о чем-то говорить.

Отвези ее назад? Да, без проблем. Никто, абсолютно никто и даже она не стоила тех эмоций, которые он сейчас испытывал.

Звякнули схваченные на тумбе ключи от машины.

Назад они ехали молча.

Она заговорила лишь перед тем, как выйти из машины. Уже у дома. Повернулась к нему, вновь укоризненно качнула головой.

– Тебе никогда не понять этого места.

Даже он сам чувствовал, как на его шее пульсировала жилка, как заиграли желваки.

– Потому что я не развратный?

– Потому что ты – программист.

– Это диагноз?

Она не стала вгонять последний гвоздь в доску, которой забила окно между ними.

– Это место свободы, понимаешь? Чтобы его ощутить, требуется отключить логику, мозг. А ты никогда не сможешь этого сделать.

И вышла из машины. Хлопнула дверцей, развернулась и процокала на высоких каблуках к подъезду. Не поджарая, не стройная и вроде бы совсем не та, о которой он когда-то думал, представляя себя окольцованным.

Скрипнули от ярости зубы; немилосердно взвизгнули по асфальту шины.

* * *

Я все сделала правильно, все сделала верно. И все равно, спрятавшись ото всех в алькове, курила и рыдала на лавочке. Текли градом по щекам слезы; уплывал в темный сад дым от сигареты.

Тяжело, обидно – я ощущала себя так, как будто только что собственноручно вырезала себе сердце.

Нет, я могла бы, могла… Наступить себе на шею, согласиться, что мне «стыдно», долго каяться и убеждать, что я «все поняла и так больше не буду». Возможно, мне поверили бы и даже простили (за что – за другие взгляды?), может быть, согрели и приласкали бы, а после одели в балахон до пола и попросили не показывать другим мужчинам и обнаженную лодыжку. Меня бесконечно упрекали бы за прошлое и внимательно следили бы за возможными ошибками в будущем. Меня бы проверяли.

А, может, не так: может, мы на тему моральных устоев спорили бы годами – крушили посуду, ругались, навязывали друг другу мнения, обижались, ссорились, расходились. Мирились. Может быть.

Мне не узнать.

Наверное, я не была ни терпеливой, ни мудрой – той женщиной, которая принимает мужчину «любым», – однако и мазохистом я не была тоже. Терпеть ревность, слушать упреки? Упрекать самой?

Этим вечером я, вероятно, спасла себя от дурной судьбы, но, несмотря на это, мне все еще хотелось заехать себе по уху – я только что лишила себя прекрасной ночи со своим суженым. Суженым, который подходил мне физически, но, похоже, совершенно не подходил морально. Затушив в пепельнице окурок, я впервые пожалела, что когда-то вообще сходила в ту будку, что отдала бешеные деньги за то, чтобы увидеть лицо мужчины с синими глазами.

Логана.

Если верить тому, что он назвал правдивое имя.

* * *

При виде меня Радка сняла с ушей наушники, которые подключала вечером к телевизору, чтобы посмотреть кино. Мой рассказ она слушала хмурая и молчаливая. Каким-то образом поняла, что сейчас не время поливать грязью «горе-программиста», – только надавит на больное. Я все еще роняла слезы.

Она достала из шкафа косметические салфетки, аккуратно обтерла мне лицо, а затем приказала – «ложись».

Я сняла униформу, забралась в постель; она погасила свет, села на свою кровать и заговорила:

– Значит так – устроим завтра выходной, поняла?

– А как же триста баксов?

– Да насрать на триста баксов. Сходим к косметологу, сделаем тебе шикарный маникюр, заглянем в салон, обновим прически. А после рванем на пляж, а? Хочешь на пляж?

Горячий песок, отдых, ласковое море. И напитки нам будет подавать кто-то другой…

– Хочу.

– Здесь вообще город отдыха, а мы про это забыли. Закажем массажистов, полежим, расслабимся, а потом попкорн, мороженое, кино – пусть это будет наш день, слышишь? Наш. Чтобы ты вспомнила, что жизнь – прекрасная штука. А ты – прекрасная женщина.