— Ласточка…

— Уходи… Давид. Умоляю. Если ты по-хорошему не понимаешь, мне придется… — собирается отступить, но я перехватываю ее локти и тяну на себя, с трудом удерживаясь от поцелуя. На губах словно перец чили — покалывает, жжет, горит.

— Что? Сбежать? Деньги вернуть? Полицию вызвать? Что ты сделаешь? — мое состояние взрывоопасное, держусь на тонком мосточке над пропастью.

— Как же я тебя ненавижу… — отвечает искренне, подрагивая в моих руках.

— За что-о-о?! — встряхиваю ее и, повернув к стене, наклоняюсь. — Признайся. Что я тебе сделал?

— Ты невыносимо влечешь меня…

Ласточка. Наши дни

Это взрыв. Бомба, которая выбрасывает нас в коридор квартиры, отшвыривает к стене, сталкивает губами, сплетает руками, звенит в сердечной мышце и накаляется в животе.

За спиной хлопает дверь, и мне все равно, как это получилось.

Я пытаюсь дышать, но вместо воздуха в легких что-то трещит и лопается. Глубина поцелуев немыслимая. Кажется, Давид пытается меня съесть и выпить. Не могу остановиться, нет силы воли оттолкнуть его… совершенно. Отчаянно отвечаю и отдаюсь. Задыхаюсь. Выпрашиваю маленькие глоточки воздуха через судорожный стон и полукрик, напоминающий мольбу о помощи, и мой палач милостиво отпускает губы, обжигает порывистым выдохом кожу щек и подается ближе, чтобы снова напасть.

Давид вгрызается в мой рот, как голодный хищник, исследует, мучает, а у меня нет сил сопротивляться. Это какой-то низменный и мощный голод, но никому из нас не стыдно.

Аверин распахивает на мне куртку, замочек в одном месте заедает, и мужчина, безжалостно его срывая, отбрасывает демисезонку под ноги. Позволяю ловким пальцам стянуть на бедра футболку гармошкой и добраться до белья. Горячие ладони шаркают выше, перехватывают талию, и наши тела смыкаются, как две зеркальные детали.

— Ты меня с ума свела, Ласточка, — шепот рассыпает по коже бусинки дрожи, а Давид не оставляет мне и секунды для ответа или возможности прийти в себя. Он бросается вперед, чтобы прервать мой свистящий вдох очередным ударом губ по губам.

Когда ласки превращаются в мучения, я, не осознавая, что творю, забрасываю на Аверина ноги, прижимаюсь к нему, трусь и, как опытная куртизанка, танцую с его языком. До темных мушек перед глазами. До упругих ударов сердца в груди. До сокращения между нами расстояния в минус. Дальше — только вглубь.

Давид, продолжая целоваться, выводит нас в спальню. Так быстро, что я не успеваю и осознать, как оказываюсь вжатой в кровать.

Что-то екает в груди. Всего на одно мгновение, за которое я успеваю приподняться и рвануть белоснежный воротник на себя.

Но футболка съезжает выше, оголяет мою грудь, подставляя ее опытному рту. И я выгибаюсь от пронизывающей все тело молнии. Выше только Эверест, мой личный пик, до которого я не добиралась много лет.

Колотит от нетерпения, губы открываются, не удерживая стон, а я тяну Давида за волосы на себя, невольно усиливая его покусывания и посасывания.

Губы сменяют руки. Вторая грудь получает дозу горячей и активной ласки, поцелуи смещаются на живот и ошпаривают интимным прикосновением. Один рывок, и треск ткани. Один удар, и я подлетаю. Чтобы сорваться в хриплый крик, неосознанно впиваясь в длинные пряди его волос.

— О, да… — восхищается Аверин. Его голос отдается вибрацией в живот, а губы и язык допивают угасающие искры, разгоняя в моей крови новые.

Отстранившись на миг, расстегивает ширинку и подкрадывается ко мне, вглядываясь в глаза, будто спрашивая разрешение.

Я не могу ответить. Я едва дышу.

Губы пересохли, и, спасаясь от этого, облизываю их. Аверин ловит движение цепким синим взглядом, с рыком опускается на меня, пристраивается поближе, немного нажав на ноги, но грохот на кухне заставляет нас замереть на краю.

— Что это? — шепчу осторожно, боясь, что мы перейдем черту, и будет поздно.

— Мурчик? — Давид приподнимает бровь и вновь наклоняется, но до меня по характерным звукам доходит, что случилось.

— Кран! — отталкивая мужчину от себя, скатываюсь на пол и сначала ползу, а затем бегу в коридор. Сметаю плечом вещи с вешалки и, задыхаясь, оказываюсь в нужном месте.

Фонтан из крана бьет во все стороны, окатывая меня ледяной водой. Чашки, что стояли на сушке, слетели на пол и разбились, но я все равно подлетаю к мойке и пытаюсь заткнуть течь хотя бы руками. Но напор такой силы, что меня почти сносит. Босые ноги скользят по линолеуму, пальцы немеют от холода, волосы, что все еще были влажные после душа, теперь сбились в толстые набухшие водой пряди.

Аверин оказывается за спиной, пытается накрыть мои руки, помочь заблокировать брызги и намокает сам. Все происходит до ужаса медленно и молниеносно. Мы, не сговариваясь, перехватываем сухие полотенца, перевязываем кран, затыкаем дыру, но вода пробивается сквозь ткань почти сразу и снова со свистом рассеивает по кухне ворох капель.

— Где перекрывается?! — кричит Аверин.

— В туалете, за бачком.

— Удержишь?

— Попытаюсь. Быстрее, Давид!

Поскальзываясь и сметая посуду со стола, он спешит в коридор. Там что-то громыхает, но через несколько секунд вода перестает бежать, а я неловко падаю в лужу, чтобы отдышаться и не сразу замечаю, как ладошка врезается в осколок чашки. Откидываюсь затылком на стену и вытягиваю перед собой ноги.

Я не допустила ошибки — единственная мысль, что крутится в голове.

— Арина, ты поранилась, — теплый голос оказывается рядом, Давид перехватывает мою кисть и тянет на себя.

Я туманно смотрю на мужчину и хочу оттолкнуть его, но взгляд цепляется за руку в крови. Лужу крови вокруг меня.

— Заживет… — роняю и устало откидываюсь на стену. Все тело колотит от холода и возбуждения.

— Позволь, — не спрашивает Давид, предупреждает, чтобы осторожно потянуть меня за талию и усадить на уголок. Я даже позволяю себе, обвить его сильную шею, но обмазываю его кровью. Аверин на это никак не реагирует, в глазах сосредоточенность, а мне охота запаниковать.

Стол отодвигается к окну, Давид, хватая с полки аптечку, умело справляется с перекисью и бинтом.

Я с ужасом осматриваю бедствие, постигшее меня снова, и едва сдерживаю слезы. Воды налилось по косточки, все стены и мебель мокрые. Меня точно выгонят, а пойти некуда.

— Посиди, я вызову ремонтников, — целуя в губы, шепчет Давид.

Киваю и отворачиваюсь, чтобы не смотреть ему в глаза.

Он поменялся. Это уже не тот шальной мальчик, что сводил меня с ума, смешил и водил в парк, где на лавочке ласкал до звездных вспышек. Это взрослый мужчина, способный собраться в нужный момент.

Невольно сравниваю Давида с Сергеем, ведь муж бы меня в первую очередь побил за нерасторопность и не помог бы справиться с последствиями. Когда у Юлечки была температура — первые зубы резались, я ужасно не высыпалась и забыла спрятать свежесваренный борщ в холодильник, и он на утро скис. Муж тогда разорался, что ему жрать нечего, потому я обязана поднять свою ленивую задницу и все исправить. Пока ребенок спал, я забилась в кухонный угол и, плача от безумной слабости и недомогания, готовила заново. Только молоко тогда перегорело, и стало только хуже.