Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внезапный звонок от Кристины на минутку выбивает воздух из груди. Что-то горчит на языке и царапает в глубине, там, под ребрами, словно, если я отвечу — вся моя жизнь в один миг изменится.
— Аверин, телефон! — Генри приходится встать и щелкнуть у меня под носом пальцами. — Просыпайся!
— А советовал лечь поспать… Друг, называется.
— Та поспишь тут. Ответь. Вдруг что-то важное.
Телефон надрывается в руке, вибрирует, а я сжимаю ладонь и шумно втягиваю носом воздух, прежде чем нажать на кнопку.
— Да, Крис. Что-то срочное? — привстаю с места, но нависаю над столом, чтобы не упасть со своей неустойчивой тушкой между стулом и шкафом. Мир качается и вертится каруселью. Слабость — уже привычное дело последние три дня, но пока не найду Арину — не лягу, банально не смогу сердце угомонить. За неделю поисков отключался, конечно, прямо за столом, пару раз чуть не свалился на пол, но все равно подкидывался и снова искал. Паранойя какая-то, понимаю, но мысль, что больше ее не увижу — причиняет настоящую физическую боль, будто у меня в легких метастазы от этих чувств и тревоги. Какой тут сон?
— Привет, — недовольно бурчит медсестра. — Какой-то малец звонил на номер клиники, — она пыхтит и сопит в трубку. — У меня тут и так завал из-за твоего отсутствия, а он шутки-шутит. Говорит, что твой сын и ему срочно нужно с тобой поговорить.
— Что?! — оседаю в кресло, роняю телефон, не сразу соображая, что ответить. Руки с трудом, на краешке стола, ловят мобилку, чтобы дополнить вопрос: — Звать его как?
— Мишей назвался, — бросает девушка. — Фамилия птичья какая-то… Тут такой гам, народу толпа, так что я не запомнила, извини.
— Ласточкин?!
— Ка-ажется-а-а, да, — она тянет гласные, щелкает языком, а я встаю и отодвигаю обеспокоенного Генри. — Кристина, что пацан еще сказал?! — моим голосом можно давить камни. — Где он?!
— Не кричи на меня! — тут же вспыхивает медсестра. — Я тебе не справочное бюро! Сказал, что перезвонит.
— Мой личный телефон ему дай. Поняла?
— Ты же не разрешаешь, — неправдоподобно пищит помощница. — Что, правда, твой сын? — как-то надрывно, с неверием уточняет.
— А сейчас разрешаю. Тебе ясно? — зубы хрустят от ее нерасторопности. — Если малый не перезвонит, я снова Ласточку потеряю. Вот же дура — эта Крис! — Остальное — тебя не касается.
— Не касается, значит? Окей, — и внезапно отключается.
Вот же… стерва. Проявила-таки свой норов. Я все никак не мог понять, что меня коробит в ее поведении, а оно вот, что — фальшь. А говорила, что секс без обязательств, что с радостью поможет снять напряжение, что ни на что не рассчитывает, а теперь ярмо мне на шею решила повесить? Взревновала неожиданно? Уволю к чертям.
— Твою ж мать… — бросаю телефон на стол, но достаточно нежно, чтобы не разбить. На осколках разума все еще понимаю, что жду важный звонок. Оборачиваюсь к Северу, и тот понимает все по глазам.
— Я за кофе, — он хлопает меня по плечу и плавной походкой выходит из кабинета, корректно промолчав об услышанном.
Мы у меня дома. Вдвоем. Север поднял ребят, и они прочесывают город вместо нас. Расспрашивают прохожих, всех, кого получится. Ищут по другим каналам, даже в газету объявление дали, в сети разместили посты, в группах поиска людей создали темы.
Эти три минуты — не просто бесконечность. Прорва, в которую я упал и не могу долететь до дна. Кажется, сажусь, голову ведет вниз, роняю ее на сложенные перед собой руки.
Слышу трель соловья, протяжную такую, тоскливую. Гудящую в груди.
Слышу запах нежной кожи. Какие-то полевые цветы и хвоя. Пальчики Арины ласково перебирают мои волосы, вплетаются на висках, тянут к себе. Ее губы, нежные, розовые, пухлые приближаются к моим губам. От нее пахнет кофейными зернами. Я пытаюсь поймать Ласточку, поцеловать, а она смеется, играется, как с ребенком, и вдруг отшатывается.
— Аверин! Подъем! — кричит над ухом Генри и ставит передо мной небольшую чашечку кофе с густой пенкой. — Телефон звонил, я не успел ответить.
Вскакиваю и смахиваю чашку со стола. Она с глухим стуком ударяется о паркет, но не разбивается, зато кремовый ковер щедро заливает кофейной гущей. Клякса напоминает острохвостую птицу, что парит над землей. Она свободна и не собирается попадаться в руки такого зверя, как я…
— Блин, Давид! — тепло и по-дружески ругается Генри. — Спокойней. Тебе, может, мои кубики достать, чтобы ты пришел в себя?
— Он сказал, что мой сын, — шепчу, глупо уставившись на пол, на силуэт кофейной ласточки. О, шизик. Лечиться пора.
— Эм… А ты… — лицо друга вытягивается, губы странно округляются.
— Я, бля, не помню, — взмахнув руками, откидываюсь на спинку. — Столько женщин было последние годы. Как во сне. Но ни одной Ласточки. Ни одной, понимаешь?
— Не очень, — Север складывает руки на сильной груди и присаживается на край стола, ко мне боком.
— Да я без разбору… трахал все, что движется.
— Ну, с твоим диагнозом, наверное, иначе нельзя, — задумывается.
— Если бы можно было, я лучше бы себя чик-чик… чем так мучиться всю жизнь.
— А таблетки?
— Я тогда, как овощ. Ни работать, ни общаться. Медуза, которую бросили на горячий песок.
Север долго молчит, смотрит на умолкший телефон, а я весь дрожу от нетерпения и надежды, что аппарат оживет снова. Даст импульс через пространство, но он, зараза металлическая, молчит.
Генри, замечая мой взгляд, продолжает говорить. Его ровный тон даже убаюкивает, успокаивает.
— Чисто теоретически, могла затеряться некая Арина среди тех, кого ты… кхе, любил, и родить тебе ребенка?
— Я бы ее запомнил! Ее! Бы запомнил! Я же не полный идиот. Она первая, кто так глубоко, — бью себя по груди кулаком, — залезла…
Сначала у меня звенит под ребрами, и я думаю, что все от удара, но после в помещение вливается тяжелый рок.
И я хватаю телефон со стола.
— Да!
На линии тишина и скрежет.
— Алло! Говори, Миша!
— Давид, помогите нам, — как-то странно тихо говорит мальчик. — Мы в Северогодске. Заберите нас. Пожалуйста. Маме очень плохо. Она второй день не встает, а мы… с сестрой, — он шмыгает носом, — есть хотим. Пожалуйста. Мне больше некому позвонить. Нас выгонят вечером из хостела, а нам пойти некуда, и мама больна… — пацан не плачет, но я чувствую, что на грани. — Она молчит и не встает…
— Миша, без паники, — мой голос снижается до неузнаваемости. — Скажи точный адрес.
Давид. Наши дни
— Уходи, — шепчет Арина и глаз с меня не сводит. Будто буравчик, проникает под кожу, ввинчивается в кости, крошит их, как мел.