Я спросила ее прямо:

– Куда ты едешь?

Иными словами: пожалуйста, уезжай.

– Стоянки для фургонов не так дешевы.

– Бев, я получила столько же, сколько ты. Не могла ты уже все истратить.

– Я последовала твоему совету, – сказала она, краснея, и поделом. – Деньги вложены. И где я теперь должна жить? Скажи.

И конечно, она была моей плотью и кровью. Я вроде как вынуждена позволить ей остаться с ее чертовым фургоном. Она бы не причинила беспокойства, честно. Но она бы жгла мое электричество и ела мою еду. Ее дети дрались бы с моими. Она бы захламила мой двор, который пока был нашей шоу-рум.

Констебль Крендель вновь позвонил:

– Вы знакомы с Теодором Глисоном и Альфонсом Глисоном?

– Можете поговорить с их мамой, – сказала я, – когда приедете ко мне.

Во время этой беседы Бев утрировала свою бедность, подсчитывая скудную мелочь в кошельке. Я жалела, что Коротышки нет здесь, чтобы зачитать ей закон о нарушениях порядка, но он был в Футскрэе, инспектировал второй топливный бак, который должен был уместиться в кузов.

Поэтому он пропустил вторжение своего отца на нашу кухню. С ним пришли наши дети, с ног до головы в грязи. Затем констебль Крендель, который не отказался бы от чашки чая. Затем Тео и Фонси с пушком над верхней губой, с глазами бесстыжего подростка. Последним вошел сам Баххубер.

И все они вломились в мой дом без приглашения, а затем, без разрешения, словно он сам по себе был подарком, этот ублюдок Дэн вытряхнул на пол мешок, полный рыбы.

Видел бы его сын, что он творит.

Миссис Боббсик бросала на меня гневные взгляды.

Бог ветра раскинул руки над своим уловом.

Там были красноперки, ей-богу. Двадцать или даже тридцать. Беверли Глисон досталась крупная, минимум десять фунтов, переливавшаяся оливковой зеленью, с широкими вертикальными полосками антрацитового на спине и яркими красно-оранжевыми брюшными и задними плавниками. Она засунула пальцы в жабры и подняла рыбину, и я увидел гладкую бледную сторону ее коричневой руки.

– Хотите попробовать, какая тяжелая, мистер Баххубер? Не знала, что они вырастают такими крупными.

Имело ли какое-то значение, что эта же рыба была постоянным спутником моего пухлого отрочества? Конечно. Иначе почему я внезапно перенесся на заросшие сорняками берега таинственной реки Торренс, извивавшейся вдоль кромки Пэйнхема, окаймленной чертополохом, и ржавым гофрированным железом, и жгучей крапивой, и сочным жирным паспалумом, отдающим затхлостью нашего неопытного желания?

Я был слишком молод, чтобы покупать презервативы в аптеке – надо мной бы посмеялись, – но на Кинг-Уильям-стрит работал продавец газет Берт, он продавал их нам, мальчишкам, из-под полы по штуке – по две не без грязных шуток. У него были редеющие рыжие волосы и потная голова. Это как надеть носок на банан, сказал он.

Красноперка, Perca fluviatilis[56], которая теперь покрыла линолеумный пол Боббсиков, была той самой рыбой, колонизировавшей реку моего детства. Мой папа пастор учил меня ловить ее с удочкой и банкой червей. Он так и не узнал, как близко мы стояли к месту совокупления. Он показал мне, как снимать кожу с красноперки (не считая, что рыбу необходимо сначала убить). Было что-то очень тревожное в этой трепещущей, бьющейся в судорогах плоти.

– Положи ее, – приказала миссис Боббсик сестре. – Иди умойся, – сказала она сыну.

Повернулась к полицейскому, чей мизинец был изящно загнут вокруг ручки чайной чашки.

– Сад вызвал вас с жалобой? – спросила она его.

– Они это начали, – заявила Эдит, – мы просто рыбачили.

– Это не рыбалка. Это бойня.

Эдит обхватила свою грудь худыми перепачканными руками:

– Дёрэмы там были, мам.

– Да. Река проходит через их владения.

– Мы просто дурачились, высматривали в воде рыбу, а дед сказал, мы сможем съесть ее, если поймаем, и мистер Дёрэм сказал: «Удачи, приятель, их никто тут не ловит. Они слишком умны для нас. Прячутся под корягами».

– На помощь! – вскричала Беверли, когда красноперка освободилась, соскользнув на линолеум.

– Прекрати, – сказала миссис Боббсик. – Ты давно не ребенок.

Беверли Глисон встала перед рыбой на колени. Только большое брюхо мешало той исчезнуть под холодильником.

– Как я и говорила, – сказала Эдит, – пока меня не прервали. Нам разрешили. Дед сказал им, у него есть булькающая штука, чтобы привлечь рыбу…

Бог ветра ненадолго отвлекся на склоненную фигуру миссис Глисон, но повернулся, когда его упомянули.

– Дед, – сказала миссис Боббсик. – Тебе придется уйти.

– Дед сказал, рыба придет взглянуть на бульки.

– Дед бросил хлопушку в ручей, – вскричал Ронни.

Я единственный не понимал, что они обсуждали динамит?

– Всем нравятся хлопушки, – заявил Опасный Дэн, который позже скажет то же самое в «Сидней Морнинг Гералд».

– Взрывы не покрываются рыболовной лицензией, – сообщил констебль. – Не то чтобы это учитывалось в вашем случае, мистер Бобс, если вы меня понимаете.

– Иди умойся, – сказала миссис Боббсик Эдит. – Ты тоже, – обратилась она к сестре.

– Дед разбомбил ручей! – закричал Ронни. Он запустил руки в пах и поднял одну ногу в воздух.

– Иди уже, – сказала миссис Боббсик, – если хочешь писать, иди.

– Бум! – кричал Ронни. – Бум! – Побежал по садовой дорожке и захлопнул за собой дверь сортира.

Браконьер купался в славе. Он стоял посреди своего улова и раскачивался на каблуках, засунув руки глубоко в карманы плаща. Он поднял бровь, заигрывая с Беверли, и достал из кармана плаща то, что когда-то было сосиской, обернутой в жирную коричневую бумагу, Landjäger[57] моей матушки, если быть точным. Если тут кто и был к нему враждебен, он этого, казалось, не замечал.

– Все любят хлопушки.

– О Господи Иисусе, – сказала миссис Боббсик. – Эдит, иди в ванную. Сейчас же. Иди. Папа, поговорим снаружи?

– Брось. – Дэн кинул Landjäger внучке. – Это не опасно.

– Убирайся.

Миссис Глисон смотрела на меня, я отвернулся.

– Я просто дразнюсь, – сказал Дэн. – Баххубер, вы ничего не говорите.

– Оставьте мистера Баххубера в покое, все вы! – вскричала миссис Боббсик, одновременно пытаясь вырвать Landjäger у дочери.