когда-то этот край был известен как «Сады Мидаса» – название, связанное с фригийцами, которые, как считалось, населяли этот район в далеком прошлом. Природа словно превращала в золото все, что здесь произрастало[369]. Аристотель и Теофраст, сопровождавший его в Миезу, продолжили биологические изыскания среди ботанического разнообразия предгорий: они опрашивали собирателей корней и трав, наблюдали и описывали различные виды, найденные во время прогулок по окрестностям, и могли делиться знаниями с учениками[370].

Сегодня многие растения продолжают цвести под эматийским солнцем, оставаясь «руками богов», как назвал их один античный врач, и у каждого есть множество вариантов применения, а корни сплелись с древними мифами и историей[371]. Тысячелистник (Achillea millefolium) был известен как растение Ахилла: кровоостанавливающие свойства делали его полезнейшим растением во время войны, когда надо было лечить боевые раны. Базилик душистый (Clinopodium acinos) успокаивал боли в животе, шалфей снимал лихорадку, вареный осот был полезен для почек, а железняк, или горный чай (Sideritis scardica), боролся с зимними простудами. Большая часть этих знаний о растениях сохранилась у современных жителей Северной Греции. Стены школы Аристотеля давно рухнули, но окружающий мир природы остался прежним. Несмотря на интенсивное садоводство, в этом районе продолжает жить, расти и процветать древняя мудрость.

Изучение античной литературы той опоры также продолжалось под руководством Аристотеля. Он, как и Александр, восхищался великими афинскими драматургами, считая трагедию высшим видом искусства. В Миезе был собственный театр, и драматические тексты оживали на сцене. Театр был обнаружен в 1992 году к северо-востоку от комплекса общественных зданий. Построенный в ранний эллинистический период, он был реконструирован римлянами, но находки бронзовых монет Филиппа и черепков глиняной посуды IV века до н. э. указывают на существование раннего, относительно простого сооружения – возможно, это был поросший травой холм с деревянными скамьями для публики и нехитрым пространством для представлений[372]. В ночь на последнее августовское полнолуние здесь снова ставят пьесы классиков, звучат строки Эсхила, Софокла и Еврипида, эхом разносятся по склону холма голоса актеров, тонущие в плодоносных садах.

Гомер сохранял главенствующую роль в программе обучения. Юноши к этой поре взросления должны были хорошо знать эпос, некоторые могли читать большие отрывки наизусть, и настало время задавать вопросы, обсуждать, извлекать моральные уроки. Критика Гомера имеет долгую историю, и многие интеллектуалы находили недостатки в его произведениях, ссылаясь на различные несоответствия и неправдоподобность историй, препарируя его эпос на части и доходя порой до нелепости и неуместности. В их числе критик Зоил Амфипольский, известный как «бич Гомера»; Платон, который, несмотря на глубокую любовь к стихам «Илиады» и «Одиссеи», отказал им в пребывании в своем идеальном государстве, полагая, что они собьют с толку молодежь. Аристотель, напротив, был ярым сторонником Гомера и относился к его поэмам с привычной научной строгостью[373]. Он считал, что поэзия выше критериев для других искусств, в тексте допустимы и выдумка, и фантазия, если они создают драматический эффект. Он умолял читателей учитывать контекст времени, когда были созданы поэмы, – времени, отличного от современной им эпохи. Этими доводами, изложенными в «Поэтике», Аристотель успешно отмел старые аргументы. Его подход, безусловно, нравился Александру, и существует предание, что именно от Аристотеля он получил особую рукопись «Илиады» – тот самый экземпляр, который держал под подушкой в Азии[374]. Пока Александр находился в Миезе, эпос обретал новую реальность: после недавних успехов Филиппа пошли разговоры о новой панэллинской кампании в Азии.

ЗОВ ПЕРСИИ

После заключения Филократова мира и окончания Третьей Священной войны Исократ написал открытое письмо Филиппу. Он призывал его объединить греков в совместном походе против их заклятого врага – Персии. Персидские войны V века до н. э. и осквернение святынь Греции так и не были должным образом отомщены, и Исократ полагал, что новый мир дает возможность городам-государствам снова объединиться, покончить с ожесточенным соперничеством между собой и прославить Элладу. «Если ты добьешься успеха, – писал он, – твоя репутация встанет вровень с репутацией самых выдающихся людей в истории, и даже если ты не оправдаешь своих ожиданий, во всяком случае, ты завоюешь расположение всех эллинов, а лучше завоевать такое расположение, чем брать силой множество эллинских городов»[375].

Персидская империя славилась сказочным богатством и экзотическими чудесами. Через посредство региональных наместников и сатрапов Великий царь из династии Ахеменидов контролировал огромную часть известного мира, от Египта, Леванта и Малой Азии, через Ирак и Иран – сердце Персии, вплоть до Центральной Азии на северо-востоке и долины Инда на востоке. Говорили, что от восхода и до захода солнца Великий царь мог повелевать множеством народов[376]. Несмотря на популярные среди греков представления о персах как изнеженных и раболепных людях, находящихся под пятой деспотических правителей, их царство процветало и по большей части оставалось стабильным. Персидская империя вовсе не прозябала в упадке, как предполагали некоторые античные авторы[377]. К тому же дихотомия Востока и Запада не была столь контрастной, как часто представляется[378]. На побережье Азии существовали греческие города-колонии, поддерживался регулярный обмен людьми, товарами и идеями через Эгейское море. Великий царь персов выступал в качестве арбитра и гаранта прежнего эллинского мира, и его двор привлекал самых разных греков – от артистов до врачей, да и многие солдаты-наемники находили хорошо оплачиваемую работу в персидских войсках. На самом деле, против Александра сражалось больше греков, чем за него, во время его азиатского похода[379].

У македонян были сложные отношения с Персией. Около 30 лет, в конце VI – начале V века до н. э. (512/11–479 годы до н. э.), они были подданными Великого царя, являясь вассальным государством империи Ахеменидов. Персы называли их яуна такабара – «греки со щитами вместо шапки», что указывает на их типичные головные уборы – каусию или петсос, широкополые шляпы, защищавшие от солнца. Ряд ученых полагает, что в своем развитии македонский царский двор находился под сильным влиянием восточных моделей[380]. В любом случае Персидская империя преподнесла амбициозным македонским вождям немало полезных уроков о том, как контролировать новые земли и народы. В начале своего правления Филипп заключил договор о мире и союзе с Артаксерксом III (до вступления на престол носившим имя Ох), однако после окончания Священной войны македонец стал вынашивать идею персидской кампании, по-видимому, независимо от призывов Исократа[381]. Филипп хорошо знал историю, и Полибий сообщает, что он черпал уверенность в опыте предыдущих греческих армий, отважившихся вторгнуться в Персию, включая знаменитые подвиги Ксенофонта и 10 тысяч, а также походы спартанского царя Агесилая в 390-х годах до н. э.[382] «Эти два примера, – пишет Полибий, – показали Филиппу трусость и лень персов в сравнении с военной эффективностью его самого и македонян». В чем Филипп твердо был уверен, так это в том, что перед началом каких-либо военных действий против Персии нужно наладить отношения с греческими соседями.

Пока Александр был занят физическими упражнениями и учебой в Миезе, Филипп сосредоточился на укреплении своих границ. Он привел большую армию в Иллирию, опустошил ее города и сельскую местность. В крупном сражении он победил царя Плеврата, но был в очередной раз ранен: ему сломали ключицу[383]. Затем он появился в Фессалии, сменил наиболее беспокойных городских тиранов и реорганизовал структуру региона, передав его управление в ведение четырех тетрархов[384]. В Эпире он лишил власти царя Ариббу; его место занял воспитанный при македонском дворе Александр, брат Олимпиады, таким образом Филипп расширил власть молоссов дальше на юг, в сторону Амбракии[385]. В конце 340-х годов до н. э. македонский царь смог сконцентрироваться на покорении Фракии и начал продвигаться к Геллеспонту, древнему мосту между Европой и Азией. Постепенно разговоры о войне с Персией обретали очертания, замысел начинал воплощаться в жизнь.

Александр с детства был очарован Персией. Он читал Геродота и Ксенофонта и восхищался деяниями ахеменидского правителя Кира Великого. Именно его глубокое понимание Персидской империи, ее системы управления, коммуникаций и политики в отношении подчиненных народов в конечном счете позволило ему повторить успех великих царей прошлого и обеспечить собственные завоевания. В Пелле, по словам Плутарха, Александр однажды встречался и беседовал с персидскими посланниками. Вместо того чтобы расспрашивать о висячих садах Вавилона или о золотой лозе