Я, как обычно, обедал в берлинской рейхсканцелярии и, явившись туда, ощутил какое-то сильное напряжение между приглашенными гостями. Я понял, что в тот день на совещании по положению на фронте участники высказывали диаметрально противоположные взгляды, и вся компания сидела как на иголках, ожидая прихода Гитлера в мучительной неизвестности.

– Если он все-таки отдаст приказ сегодня в десять вечера, – услыхал я слова штабного офицера, – мы принесем глупую и бессмысленную жертву. Нам это будет стоить тысяч жизней, а большая часть флота погибнет.

Пока я раздумывал над этим критическим замечанием, два офицера морского и воздушного штабов отвели меня в сторону.

– Герр Гофман, – сказал один из них, как только мы отошли на достаточное расстояние, чтобы нас не слышали остальные, – очень важно, чтобы в таких погодных условиях Гитлер не приступал к выполнению своего плана, и начальники штабов дали нам указание убедительно попросить вас помочь нам и уговорить Гитлера отказаться от его намерений.

– Каких намерений? – осведомился я.

– Пока я не могу этого сказать. Но если эта колоссальная операция начнется в такое ненастье, она окончится катастрофой для всей страны.

– И что же, господа, вы ждете от меня? Вы не хуже меня знаете, что если Гитлер на что-то решился, ничто и никто, даже Геринг и Ре дер, не могут заставить его передумать, и любая попытка его переубедить только укрепит его решение.

– Пусть так! Именно поэтому мы, военные, не смеем n пытаться с ним спорить. На сегодняшнем совещании штаб сделал все, что мог, но мы добились только отсрочки окончательного решения до десяти вечера сегодняшнего дня.

В голосе офицера звучала настойчивость.

– Ради бога, герр Гофман, придумайте какой-нибудь ваш знаменитый анекдот, постарайтесь увлечь его разговором, пока не пройдет десять часов.

Я, как обычно, сел слева от Гитлера и глубоко задумался. Хотя я по-прежнему не подозревал, о чем идет речь, мне было понятно, что проблема, какова бы она ни была, имеет жизненно важное значение. Затем я поймал себя на другой мысли. А что, если Гитлер прав, а военные советники ошибаются? Известно, что такое уже бывало раньше, и они слишком многого хотели от простого фотографа, прося его вмешаться и повлиять на решение Гитлера. Но военные придерживались столь единодушного мнения, что я решил попробовать выполнить их просьбу.

За столом Гитлер не любил говорить о делах, и, как только мы поднялись, я пустился в болтовню: поговорил о новостях, рассказал несколько последних анекдотов и перешел от сегодняшнего дня к байкам из «старых добрых времен», которые, как я знал, Гитлер очень любил. Я говорил о баварской революции 1918 года и последующих событиях 1919 года. Сначала Гитлер казался рассеянным и невнимательным, но это были увлекательные времена, а так как я сам находился в гуще событий, то история от повторения становилась только интереснее. Постепенно я завладел его вниманием, наконец он полностью погрузился в разговор и стал засыпать меня вопросами. Эти вопросы оказались неожиданной удачей и дали мне возможность и дальше молоть языком, в противном случае я просто не знал бы, что делать, поскольку запас историй подходил к концу. У меня уже начинала кружиться голова, как вдруг Гитлер поднялся.

– Господа, – сказал он, – я устал. Сегодня вечернего совещания не будет.

Я посмотрел на часы – почти полночь!

Когда Гитлер уходил, на его лице играла загадочная улыбка. Напряжение тут же спало. Два моих офицера поспешили ко мне.

– Гофман, когда германский народ узнает, что вы сегодня совершили, он будет вечно вам благодарен.

И лишь намного позже, в 1954 году, я узнал от доктора Курца, который в тот раз тоже находился в ставке, что именно тогда решался вопрос о начале вторжения на Британские острова!

Я так никогда и не узнаю, правильно ли поступил. Но я уверен, что Гитлер уже сам пришел к нерадостному выводу о том, что штабные правы и что он должен отменить первоначальный приказ. И он ухватился за представившуюся возможность, которую я дал ему своей болтовней, чтобы сделать это молча и незаметно и не потерять лица.

После завершения французской кампании и подписания перемирия в Компьене Гитлер с коротким визитом приехал на французский фронт и затем удалился в Оберзальцберг. Хотя в то время он был вполне уверен, что окончательная победа у него в руках, слишком многое тревожило его, чтобы он мог позволить себе успокоиться по-настоящему и надолго. Его ум не покидала мысль, что затишье на фронте ни в коей мере не свидетельствует об окончании войны, и он еще более сосредоточенно взялся за разработку планов, которые могли принести окончательную победу и скорый мир.

По тому, как часто упоминалась Россия на наших вечерних совещаниях, было очевидно, что Гитлер уже обдумывает мысль о военной кампании против русских. В то же время, как бы для того, чтобы заранее оправдать себя, он часто жаловался, что Россия выполняет не все условия советско-германского пакта в том, что касается обмена товарами, и это невыполнение условий он относил за счет недостатков советской системы сообщений.

Узнав, что Россия принимает меры, которые неизбежно должны привести к войне, он решил, что должен вернуться в Берлин и поселиться в рейхсканцелярии. Таким образом, наши мирные деньки в Оберзальцберге подошли к концу и, за исключением очень кратких периодов, больше уже не повторялись. Несмотря на наш отъезд, работа по сооружению в Оберзальцберге обширной системы подземных туннелей продолжалась с той же скоростью. Эти туннели должны были соединить Бергхоф с близлежащими казармами СС, а боковые туннели вели к резиденциям Бормана и Геринга. Кроме того, что они предоставляли полную защиту от нападения с воздуха, в этих туннелях с большими кладовыми, устроенными в нишах через короткие промежутки, содержались запасы провианта и прочих предметов первой необходимости на многие годы, а также приютилось обширное и бесценное собрание произведений искусства и важных государственных документов. Как только мы приехали в Берлин, началось немедленное укрепление бомбоубежищ рейхсканцелярии на основании последнего опыта воздушных бомбардировок.

Когда «все случилось так, как должно было случиться», как сказал Гитлер в начале войны с Россией, мы тут же переехали в ставку фюрера под названием «Вольфшанце», недавно построенную в нескольких милях от провинциального городка Растенбург в Восточной Пруссии. Хотя ставка находилась на самом востоке Восточной Пруссии, это место, ловко замаскированное среди ельника, было идеально с точки зрения безопасности, и на протяжении всей кампании мы не подверглись ни одному воздушному налету. Однако, даже устроившись со всеми удобствами, мы не могли отделаться от ощущения, что сидим «за колючей проволокой», будто в тюрьме; и даже такие удовольствия, как турецкая баня, офицерский клуб, бассейн, кафе и кинотеатры, не могли рассеять чувства тревоги.

Стояло лето 1941 года. Подобно Наполеону, Гитлер завоевал почти всю Европу. Я невольно возвращался мыслями к его первой поездке в Париж годом раньше. Какие замыслы, думалось мне, бродили в его голове в то время, когда распростертая Франция лежала у его ног, а он, торжествующий вождь немецкого народа, благоговейно стоял перед последним приютом великого корсиканца.