Космическое одиночество преодолевается и с неприятным партнёром. И в случае насилия, преодолевается. Преодолевать космическое одиночество необходимо довольно часто, без этого человек вянет и хворает. Соединяясь с другим существом, он (она) заряжает свой жизненный аккумулятор. Древние китайцы определяли совокупление как обмен энергиями «Инь» и «Янь» — мужской и женской. Но древние китайцы ошибались в определении этих энергий как мужской и женской. Гомосексуальная связь, между тем, гомосексуальный love making, также является преодолением космического одиночества и принципиально не отличается от варианта: женщина-мужчина.

Обыватель, — убогое существо, обыкновенно сально вышучивает соединение двух, love making, даже традиционное «женщина-мужчина», не говоря уже о гомосексуальном. Между тем, это соединение — основная мистерия жизни, преодоление космического одиночества.

Некоторые детали:

И мудрые древние, и современные исследователи давно заметили связь между love making и продолжительностью жизни. Много love making способствует долголетию. Мало love making иссушает человека, поскольку он не заряжает свой жизненный аккумулятор достаточно часто. Не спариваясь, он изолирован, он одинокая капля бытия, и только.

Love making — единственная данная человеку возможность преодолеть свою трагическую заброшенность во Вселенной, предки наши называли его медленно — соитие. Именно «соитие» — встреча двух существ, уничтожающая одиночество, когда они на недолгое время, на мгновения, но сливаются в одно целое. Над ними — Бездна Хаоса, толщи световых лет, отделяющие землю от других планет, над ними, — чужое страшное пространство. Ведь человек мягок, тёпл и беззащитен среди свиста проносящихся железокаменных планет, раскалённых метеоритов, планет из вязкого метана и лавы, и он объят ужасом. И вот они встретились. Даже если интеллектуально оба не понимают, что происходит (интересно, что у посредственных особей после love making наступает опустошение, а у избранных — ликующий подъём и прилив сил). Они испытывают на самом деле ужасающее счастье победы над Космическим проклятьем одиночества.

А размножение — это отдельно. И не суть важно. И если не размножился ты лично, то размножаются и размножатся другие особи.

Она, видимо, судорожно хотела ребёнка. Мне, мужчине, этого не понять, не стану даже и пытаться. Где-то за год до встречи со мной, у неё была беременность от мужа-продюсера, однако беременность сорвалась. Дело в том, что ваша мама, детки, тогда ещё, впрочем, не мама, жена продюсера, актриса, прыгнула на съёмках с большой высоты, и потом слегла в Чехии в больницу. И чуть там не погибла, потому что была уже сильно беременна, когда прыгала, и аборт было делать рискованно. Она лежала в чешской больнице и умирала (так она мне поведала), но не умерла, и плод как-то из неё вытащили, неживой, правда.

Наш с нею общий плод вёл себя молодцом. Я регулярно возил мою жену в женскую консультацию, располагавшуюся за зданием Верховного суда (ехать надо было с Поварской), рядом с «Домом книги» на Арбате. Там её обследовали. В том числе и заглядывали ей в живот с помощью УЗИ. Я поджидал её обыкновенно в машине с охранниками, мы часами скучали, я оставлял все свои дела, это был мой долг, ждать мою жену с моим ребёнком в животе. Было лето. Однажды и меня пригласили поглядеть на моего ребёнка, глубоко в животе у матери. Я увидел на экране личико, закрытые глазки, ушки, и докторша обратила моё внимание на его яички. Мальчик! Это был ты, Богдан! С перепугу я поцеловал докторше руку и поблагодарил за доступ к тебе, Боги! Надо было поцеловать руку твоей маме, Богдан! Я не догадался.

Рожать она решила в обыкновенном советском, российском роддоме у метро «Планерная», куда её направила профессорша из консультации. Я был удивлён вдруг проявившимся у моей жены здравым смыслом. Я был готов к капризному её решению, был готов к рожанию в Берлине и в любой из европейских столиц, на том лишь основании, что ей посоветовала там рожать очередная подруга. Вероятнее всего, её покорила и убедила своим авторитетом профессорша из консультации. Мы съездили в роддом № 1 (советское прямоугольное, с виду неприятное, однако просторное здание, в глубине парка, старомодные, как потом оказалось, с допотопным оборудованием, палаты), там её приняли узнавшие актрису радушные и сердобольные русские тётки, посмотрели доктора, и не вернули её домой, как мы рассчитывали, но оставили под наблюдением. Поскольку ведь у неё год назад был выкидыш.

Мои эти рассказы, могли бы прозвучать и от простого русского мужика, из его пьяного или обкуренного рта, у всех очень часто оказываются перед глазами эти личные истории. Моя история лишь более интересна, может быть, потому, что я взял себе за труд записать её, да ещё потому, что я наблюдательнее простого русского мужика, я, — непростой русский мужик… Так вот её оставили понаблюдать, и уже на следующий день я явился навестить её. Меня пустили, заставив надеть на туфли синие пластиковые пакеты, халат и шапочку. В таком нелепом виде, с большой плиткой шоколада в руке и парой книг ей для чтения я вошёл к ней в палату. Её поместили в двухместную палату одну, из уважения, очевидно, к тому, что она актриса.

— Шоколад мне нельзя, — засмеялась она. — Тебе придётся купить и передать мне еду. Потом, — прибавила она, видимо, на моём лице появилось скушное выражение: — Посиди со мной.

Я посидел. Настроение у неё было хорошее. Мы держали друг друга за руки, мужчина и женщина, у которых вот-вот появится ребёнок — мальчик. В подобной ситуации я находился первый раз в жизни. Меня смущала её деформированная плодом фигура, упростившиеся черты лица, но так нужно, сказал я себе. Говорили мы о каких-то пустяках, о том, что наш ребёнок поворачивается у неё в животе, что он хочет родиться.

— Ему не терпится, — сказала актриса улыбаясь.

— Потому, что не знает, куда торопится, — сказал я с несвойственной мне интонацией пессимизма. Точнее нет, это была холодная струйка реализма, как раз свойственная мне. Она сказала, что вчера у неё взяли все возможные анализы и что чувствует она себя хорошо. Что тут скушно, но она ходит в соседние палаты поболтать к «девкам». Потом мы записали на листке бумаги, что ей нужно купить. Видимо, по ходу составления списка я задавал ей глупые вопросы, и она спросила меня:

— Ты что, никогда не лежал в советской больнице?

Я сказал, что лежал в советской больнице больше сорока лет назад, в психушке на Сабуровой даче в Харькове, но успел забыть всё.

— Ну да, ты бы не пришёл с плиткой шоколада, — прыснула она.

— А что? — не понял я.

— Тут мужья привозят целые тонны продуктов, — пояснила она.

Я попрощался, вышел, и мы с охранниками довольно долго ездили по окрестным магазинам, пока не выполнили весь список. Вернулись в роддом. Жареную курицу целиком у нас принимать отказались. Не долго думая, я разорвал её руками на части. В таком виде приняли. И понесли ей. В вестибюле стоял забытый мною за сорок лет запах советской больницы.

Впоследствии, мы уже не жили вместе, она высмеет этот мой визит к ней с плиткой шоколада и прибавит, что «девки из соседней палаты» смеялись: «плиточку шоколада он ей принёс». Высмеет в многочисленных интервью. Защищу себя тем, что скажу: в этой ситуации я повёл себя как солдат, уверенный, что в казарме тебя накормят как-нибудь. Они же, опытные и изощренные, лежавшие в советских больницах, имеют не солдатскую ментальность.