В то время, как белые курят марихуану, стоят в позах йоги, напиваются и неизбежно совокупляются в тёплом климате, аборигены пасут коров на пляже, всячески обманывают белых, иногда насилуют белых девок. Интернациональных дауншифтеров аборигены считают забавными, наивными придурками. Таким мне предстал Гоа из интернета. Деревушка Арамболь, в которой находилась моя жена, оказалась расположена в зоне дикого туризма и характеризовалась как оживлённый центр торговли наркотиками…

Мне стало невесело. Почему я не поинтересовался, что за место это Гоа до её отъезда? Однако даже если бы я возражал против её поездки, она бы уехала, таковы были наши отношения, сложившиеся на основе уважения прав друг друга. Я же ходил на мои «марши несогласных», где мне могли размозжить голову, один такой только что состоялся в Петербурге 3 марта…

Материалов о Гоа в интернете плескалось целое море. В довершение всего где-то в блогах я наткнулся на чей-то короткий текст, путешественник, парень, писал в своём ЖЖ: «…В окрестностях кафе в Арамболе встречаю (следовали имя-фамилия моей жены) — красивую и невменяемую». От таких слов вздрогнет даже самый спокойный муж. Ну разве не так!

Я поехал к тёще, в семью, очень разозлённым, по пути едко и сатирически рассказывал моим парням, что за гадюшник этот Гоа. Парни согласились, что Гоа — это место для «объебосов», так они на своём вполне правом жаргоне называли наркоманов.

Тёща выглядела невесёлой и виноватой. В ожидании звонка из Гоа, все мы, — члены семьи, — собрались на маленькой кухне, вокруг икеевского стола, размалёванного женой однажды в припадке творческого настроения. Богдан, несмышлёный, но тревожный, ползал по полу, настороженные и молчаливые, тёща и я расположились по разные стороны стола, руки на столе. Старшая дочь, ей было в тот год пятнадцать лет, приходила на кухню и уходила с кухни. Мы не разговаривали, лишь перебрасывались короткими односложными фразами, ждали.

Наконец, телефон задребезжал. Сказав блудной дочери лишь пару фраз, тёща перебросила телефон мне. Актриса не ожидала услышать мужа. Ей, видимо, невыносимо не хотелось говорить со мной.

— Что с тобой? Почему ты не прилетаешь завтра? — только и успел сказать я. Она там в Гоа зашипела и перешла в наступление.

— Я сказала маме, что потеряла обратный билет, — почти выкрикнула она с вызовом. — Мне нужно восстановиться, здесь настоящий Рай! Здесь Рай!

Звучала она излишне агрессивно. И сквозь потерянный билет, заглушая его тему, звучала тема тёплого тропического рая, из которого она завтра не улетит. Что вызывало вопрос: «А потерян ли ею билет?»

— Купи билет на другой рейс! Ты летела на две недели. Мы тут переживаем все. Ты не отвечаешь на телефонные звонки, Богдан ползает печальный, бабушке нужно уезжать (тёща, моего возраста, недовольно провела по мне шершавыми глазами). В конце концов, у тебя пятимесячный ребёнок, ему нужна мать, не веди себя как девочка-хиппи, убежавшая из дома. Тебе тридцать три…

— Мне не на что купить билет, деньги у меня кончились. Ты что, дал мне с собой много денег?! — закричала она яростно. Я подумал, что многие женщины кричат и злятся, когда виновны, обычное дело.

— Я вышлю тебе денег на билет. Куда и как? Я, кстати, звоню тебе ежедневно, у тебя отключен телефон. Ты что, влюбилась там? С женщинами это бывает.

— Я ежедневно занимаюсь йогой. Здесь чудесная школа йоги, прямо на берегу океана. Ты хочешь меня контролировать, что ты мне названиваешь! Я не влюбилась ни в кого. Я устала, я была беременна, потом кормила ребёнка, мне нужен отдых! Здесь Рай, настоящий Рай на Земле! — голос её дрожал, и она кричала. — Я должна восстановиться… Я потеряла билет…

— Как же ты потеряла его?

— Я переезжала с одной квартиры на другую… Я перевернулась со скутером. Разбила ногу… — Она теперь звучала плачуще. — Я не влюбилась…

— Куда тебе прислать деньги на билет?

— Я попробую позвонить туроператору в Мумбай. Я поеду туда завтра…

Она прервала связь. Мы стали вздыхать и обмениваться мнениями. Тёща рассказала несколько историй из жизни дочери, из которых следовало, что она всегда была неуправляемая. В конце концов мы составили план действий по вытаскиванию актрисы из Гоа. Приблизительный.

Возвращаясь в машине, я думал, что два года мы прожили с ней без единой ссоры, а теперь вот такое… И чем это ещё закончится?.. Кроме того, я почувствовал своё бессилие перед тысячами километров, отделяющими меня от места, где она бродит «красивая и невменяемая».

Тёща, наделённая практичным умом сильной русской женщины, выставившая мужа за дверь за предполагаемую измену, когда дочери было десять лет, нашла телефон агентства, которое продало нашей актрисе билеты в Гоа. Оказалось, рейс был чартерный, таким же чартерным она должна была прилететь в Москву. В агентстве сказали, что там, на месте, у них есть представитель. «Мы попытаемся узнать, что там произошло, перезвоните завтра».

Назавтра в агентстве тёще сообщили, что её дочь не обращалась по поводу пропажи билета. «Мы считаем, что она улетела сегодня», — сказали в агентстве.

Ни я, ни тёща дозвониться актрисе в Гоа, Индия, в ближайшие дни так и не смогли. У Богдана случился понос, тёща подозревала, что мы купили ему не то голландское сухое молоко, которым его кормила жена, а спросить, каким точно она его кормила, было не у кого, её телефон молчал. Телефон матери младенца, у которого понос.

— Ну просто преступница… — бормотала тёща.

С поносом Богдана мы, впрочем, быстро справились. Купили другой сорт голландского молока. Этот ему подошёл.

— Она будет мне сегодня звонить, — сказала тёща. — Приходите, вы должны с ней решительно поговорить. Напугайте её как-то, ну не может же всё это так дальше продолжаться.

Я приехал. Действительно, пусть там остаётся, пусть восстанавливается, пусть нашла себе мужчину, пусть весь день лежит и курит марихуану, пусть, пусть, пусть… Или возвращается. Он чувствовал запах беды и начинал от беды отодвигаться. Если не можешь ничего сделать… Когда телефон задребезжал, я вышел с ним в комнату её дочери.

— Ты должен меня понять, Эдуард, — начала она рассудительно и спокойно. — Я была беременна, я кормила…

— Я уже слышал от тебя эту историю. Всё верно, ты восстанавливалась… Но когда в Москву? Богдан ползает тут один, тёще уезжать нужно. И я тоже есть, муж твой.

— С каждым днём я чувствую себя лучше и лучше, — прорвалась она сквозь мою реплику, но звучала она уже с долей остервенения, — мышцы подтянулись, я потеряла уже килограмм восемь…

За её речью вдруг стал слышен какой-то нарастающий гул.

— Что там у тебя происходит?

— Самолёт взлетает. Аэропорт здесь. Я опять переехала.

Она вдруг ни к месту захохотала.

— Такое впечатление, что ты накурилась травы либо ещё что. Ты в Мумбай?

— Нет, — сказала она неожиданно кротко, — я не накурилась, и я не в Мумбай.